Снохождение (СИ)

Ирмайна поняла, что здесь всё очень-очень плохо. Или её подставили — неужели она больше им не нужна? — или же книгу действительно украли. Неизвестно, что хуже.

Бывают такие дни, когда встаёшь утром, и сразу охватывает вся трудность твоего положения. Тогда подниматься не выходит иначе, чем быстро, серьёзно, суетясь, смахивая с себя печали и принимаясь за дела.

Так у неё не вышло; положение её столь безнадёжно, что суетиться поздно. Миланэ, вопреки обыкновению, не поднялась рано поутру. Арасси будила, но она отмахнулась. Солнце давно встало, время завтрака прошло, а Миланэ продолжала валяться в постели. Занималась абы чем: думала об отвлеченном; рисовала когтем по стене; вытянув руку подальше к потолку, почитывала по абзацу одну книжонку, которая когда-то весьма нравилась. В её небольшом, общем с Арасси собрании книг была такая, называлась «Шаги к неизвестному»; в целом, книжка считалась недозволенной, но так, немножко. Почему она это делала? Да так.

Милани сбросила наволочку на пол, оставшись в одной ночнушке, и заложила лапу за лапу. Лучи просвечивали в окошко, отчего она смешно щурилась.

Моя мысль: жизнь — не слишком великий дар. Жизнь — сновидение, состоящее из мимолётных радостей, беспокойства и нескончаемой борьбы со страданием. Смерть же освобождает, даря вечный сон, а что может быть слаще сна без сновидений, когда мы отдыхаем, не зная беспокойств? Нету даже снов тревог, что столь обычны в наших ночах.

— Идиот, — опустила книгу на грудь, уставившись в потолок.

Этот дурачок ничего не знал о смерти. Она ему казалась словом в книге, понятием, категорией, антонимом к жизни; не более того. Миланэ успела посмотреть на её лик; и ей не нравилось то, что видела. Мастерица траура, кинжалом убившая льва за плохие слова — да, она кое-что смыслит в этом. И она смыслила, что ничего не понимает.

— Все вы идиоты, — молвила в пустоту.

Бросила книгу на стол, вполне удачно — проскользнув, та остановилась у самого края.

Вытянув руки, она начала рассматривать их, складывая в разных жестах: вот манарси-гастау; вот алон-гастау. Да, ладно получается. Но этой ладности осталось недолго. Эта ладность носит на себе такой позор, что смыть его можно только утекшей жизнью. Миланэ подняла лапу, пошевелила пальцами. Она всегда любила их, свои лапы; они ровные, добрые, стройные, от матери, не короткие и не слишком длинные — в самый раз. Вон какая шерсть, тёмное золото.

Закрыла глаза, сжав переносицу. Безвыходность, абсурдность, безжалостность начали укрывать её, словно тёмная пелена. Это что, всё всерьёз?

Амону надо написать письмо. Она обязательно напишет.

Поняв, что в четырёх стенах можно сойти с ума, Миланэ очень хорошо приоделась и вышла на мир: на других посмотреть, себя показать. Сегодня можно делать что угодно, ведь завтра начинается само Приятие. Она сходила и покушала в общей столовой Сиднамая, где провела занятную беседу в дисципларами на два-три года помладше: о высоких ценах на всё подряд в Тобриане; о симпатичных воинах-стражах у главного входа, что сменили предыдущих; о практике в больнице Сидны. Как водится, дисциплары осторожно начали расспрашивать Миланэ о подготовке к Приятию и ощущениях, и та начала совершенно бессовестно врать: она чувствует небывалый подъём; наставницы крайне предупредительны, и уже сообщили некоторые подробности, которые — все понимают — она раскрыть не может; у неё множество планов после Приятия; а игнимару, она чувствует, сможет зажечь так легко и быстро, как никогда, ибо у неё теперь чуть не постоянно ощущение, что пламя Ваала вот-вот загорится на ладонях, и так целый день, так что если кто волнуется о своей игнимаре — то не стоит.

— Мне даже не верится, что скоро и я встречусь с Ваалом на Приятии, — восторженно закатывала глаза маленькая, улыбчивая дисциплара.

— Время летит быстро, сестрицы, — вздохнула другая.

К Миланэ прилепилась улыбка; она так и сидела с этой маской всё время.

— Летит быстро, — вторила она. — Простите меня, должна удалиться, — встала, утёршись салфеткой. — Мне было с вами приятно. Да хранит вас Ваал.

Потом она присоединилась к группе учениц, что слушали наставницу Ваалу-Даэльси, что бессменно сиживала в саду; дисциплары были совсем ещё юными, год-два после Совершеннолетия; слушали они довольно занятный рассказ о водных источниках, воде и природе вообще, причём Даэльси заблаговременно принесла с собой маленькую доску, на которой рисовала то, что считала нужным, а также много всяких сосудов различной ёмкости. Рассказ был далеко не отвлечённым, а имел весьма большую важность: умение определять качество и свойства воды для Ашаи всегда нужно и полезно, как в походах, так в повседневной жизни и фармации. Даэльси показывала известный всем опытным ученицам метод очищения воды через особый мох, а потом пустилась в рассказы о природе.

Погода была ласковой. Милани уселась позади всех; у неё не оказалось куска ткани, который дисциплары приносят с собой, чтобы сидеть на открытом воздухе, слушая наставниц, но можно и так.