Снохождение (СИ)

Она ведь предупреждала, что сама подберет для Миланэ Круг Трёх. Но вчера вечером и сегодня утром оказалась слишком занята, дважды прогоняла порученцев, не дав никаких указаний. И наставницы-распорядительницы Церемоний Приятия, не долго думая, дали Миланэ совершенно случайных Ашаи для Круга Трёх, что под руку попались, ибо время поджимало. А потом дали ей первое попавшееся испытание, ибо — снова ж таки — время не терпит.

А она о всём забыла.

Отлично.

— Смотри, — воспользовалась заминкой Амалла, как-то робко сложив руки, что тем более странно для наставницы церемониала. — Предлагаю, чтобы ты вызвала её и намекнула, что всё может быть хорошо. Это хотя бы даст ей надежду. Так легче.

— Нет. Я хочу, чтобы она сама пришла ко мне. Она придёт. Обязательно придёт.

— Когда? — задала резонный вопрос Амалла.

Молчание.

— Нужно знать, что там с её первым испытанием. Позови мне, пожалуйста…

— Я знаю, я была возле больницы, служительницы рассказали. Они говорили, что ей красную краску на нос дали, а они видели такое лишь пару раз. Говорили, что она пришла испытываться к Серетте.

— Что? Она ещё и к Серетте попала?! — разозлилась амарах.

— Да.

— А что она ей дала в испытание?

— Стальсу. Кому-то из тех, столичных, — Ваалу-Амалла кивнула на дверь. — Легатной гриве, кажись.

— Грррр, какой барррдак! — ещё больше разозлилась Леенайни.

— Зря ты всё это затеяла, — вдруг молвила Амалла, глядя в окно.

— Что?

— Твоё дело, конечно. Но зачем именно так набирать в Тайнодействующие? Вообще, давай искренне: ответь — зачем нужны эти игры? Зачем ты создала…

— Нравится иметь верных сестёр. Я хочу опираться на кого-то. Я думаю о будущем.

— Ваал, Леенайни, подумай сама: как можно получить верность, напугав до смерти несчастную ученицу? Да, она тебе будет благодарна по конец жизни. Да, она… впоследствии… приложит все усилия, чтобы тебе помочь. Но не проще ли просто заводить добрые знакомства — с твоими-то возможностями! — вместо создания всяких групп внутри сестринства?

— Как раз в моём положении очень трудно заводить добрые знакомства. Поверь.

— Так что, мне намекнуть Миланэ, что…

— Нет!

Она вошла под низкие своды Аумлан-Стау.

Её без слов встретила малознакомая наставница, окраса крайне тёмного, совершенно коричневого, и повела по коридорам, среди серых каменных стен. Тишина в Аумлане казалась звенящей, грозящей. Ей навстречу прошла Ваалу-Сизая — у неё сегодня тоже Приятие. Нос в серебре; это понятно: так танцевать ааш, как она, никто не может и не сможет. Они не общаются, не приветствуют друг друга и даже не глядят — невольно по традиции. Говорить теперь вообще невольно: во втором испытании ученица принимает обет молчания, и оно началось уже сейчас.

О, когда-то оно запросто могло длиться неделю. Ученицу могли бросить среди ночных холмов в крошечной хижине. Это могла быть пещера на стремительном утёсе или тёмный подвал форта. Могли быть катакомбы. Просто горы. Сиди, ходи, живи и размышляй о своём пути и о будущем. «Ещё не поздно уйти от Ашаи-Китрах», — так наставляли в самом начале испытания и кидали на произвол судьбы.

В современные времена всё проще: в Аумлане-Стау есть отдельные круглые башенки на самом верху строения, с видом на озеро, где надо перебыть, не смыкая глаз, всю ночь. В них есть стул, подсвечник (который можно зажечь только игнимарой), стол — всё нарочито грубое. На столе — Кодекс Ашаи-Китрах. Его можно читать, хотя любая дисциплара знает эту книгу, считай, наизусть. И даже напутственные слова теперь нарочито урезаны до скромного и стыдливого «Ещё не поздно…»

— Ещё не поздно, — сказала тёмная наставница, почему-то слабо улыбнулась и громко задвинула засов.

То же сделала Миланэ изнутри — запираться надо с обоих сторон. Потом осмотрелась, стоя на месте. Обошла вокруг стола, держась на него и виляя хвостом. Серый свет проникал внутрь с балкона, дул небольшой ветер; холодный каменный пол. Она никогда здесь не была, раньше это запрещалось — в башнях уединения Аумлана ученицы могут находиться только перед Приятием.

Вздохнула, сев на стул. Собственно, ничего не хотелось и не было настроя ни к чему; наверное, стоило думать о жизни, подвести черту, но как-то даже к этому не имелась охота. На всё теперь она смотрела с презрительной решимостью.

«Что с неё, жизни, взять. Родилась — жила — сгинула», — усмехнулась зло и недобро, но вдруг заметила на стенах своей одноночной тюрьмы, в которой ей пришлось коротать время перед вечностью, множество… выцарапанных надписей. Их было так много, что они даже не сразу бросались в глаза — столь ровен и разнобоен оказался их слой. Бросив размышления, она подошла к стенам в великом любопытстве. Какие-либо надписи на стене, да ещё в дисципларии — та ещё пошлость, но здесь их почему-то (видимо, в назидание и послание следующим поколениям) не трогали. Все они, судя по всему, были выцарапаны острием кинжала; наверняка всякая ученица, попав сюда на втором испытании, сначала недоумевала, потом понимала суть дела, а потом сама нацарапывала то, что считала нужным — если считала нужным.