Снова домой

Как Господь, будь благословенно в веках его имя, смог привести к такому жалкому концу эту женщину?! Она так любила всех, в жизни своей не причинила зла ни единой живой душе! Всегда помогала другим, заботилась о других и вот теперь лежит без сил, и раковая опухоль пожирает ее кости изнутри.

А что же будет делать Эдвард, ее муж, которому сейчас шестьдесят семь лет, после ее смерти?! Как сможет он жить в доме, созданном руками его жены?

– Эдвард, – мягко обратилась она к мужу, – сделай отцу Фрэнсису чашку чая.

Эдвард выпустил руку жены и медленно побрел на кухню.

Она подождала, пока он закроет кухонную дверь, и только потом заговорила:

– Святой отец... – начала она, сжав руку Фрэнсиса. – Я так переживаю за него, святой отец. В последнее время у него иногда бывает такое выражение лица... Он не готов остаться в одиночестве, без меня.

Фрэнсис легонько коснулся пальцами ее морщинистой щеки.

– Я помогу ему, Илия. Я буду с ним, если понадобится.

– Я уже скоро уйду... Боль такая... – Слезы потекли у нее по вискам на подушки, пальцы еще сильнее сжали его руку. – Пожалуйста, святой отец, позаботьтесь о нем. Пожалуйста...

Фрэнсис вытер мокрую дорожку от слезы у нее на щеке, попытался улыбнуться.

– Господь не оставит Эдварда, а Он может быть гораздо лучшей поддержкой, чем я. У Господа всегда... «Есть замысел...» – хотел было сказать Фрэнсис.

Хотел сказать, но не смог заставить себя произнести эти слова. Он говорил их тысячи раз в своей жизни и верил в то, что говорил, а вот сейчас просто не смог. Нужно было найти другие слова, такие, которые хоть немного могли бы унять боль этой добрейшей женщины. А вместо этого он молчал.

– Конечно, у Господа всегда есть замысел, – прошептала она, облегчая дело святому отцу. – Но просто... Мой Эдвард...

Слезы мешали Фрэнсису смотреть. Он попытался сказать что-нибудь значительное, но никаких новых слов не нашлось, и он просто отпустил Илии ее грехи (хотя был уверен, что у нее не может быть никаких грехов) и опять, в тысячный, наверное, раз, благословил ее.

– Благодарю, святой отец.

Фрэнсис смотрел в голубые глаза Илии, и ему казалось, что в этом взгляде отражаются те испытания и горести, которые выпали на долю этой женщины.

И внезапно для самого себя он задумался о том, о чем всегда запрещал себе думать...

В течение тридцати пяти лет отец Фрэнсис жил один, спал в одиночестве в своей неширокой деревянной кровати, застеленной бельем, которое пахло его же собственным лосьоном после бритья. И сейчас ему захотелось хотя бы однажды поспать на подушках, пахнущих женскими духами.

Достаточно ему просто смотреть на мир: любить только чужих детей, разговаривать лишь с женами других мужчин. Сейчас, сидя возле миссис Фиорелли, держа ее исхудавшую руку, он отчетливо понял, как много тихих радостей он не изведал в этой жизни. Он может окрестить еще миллион детей, но ни один из них никогда не назовет его «папой».

Фрэнсис оказался только наблюдателем в этой жизни. Он, конечно, любил Бога, но иногда, в холодные темные ночи, ему так недоставало простых человеческих отношений. Недоставало Мадлен. Сколько раз, особенно за несколько последних лет, он соскакивал ночью с постели, вставал коленями на твердый, ледяной пол и молил Господа, чтобы тот послал ему душевной стойкости и наставил его на путь истинный.

Мужество, фот чего ему всегда так не хватало и чем он должен был сейчас поделиться с миссис Фиорелли. Всю жизнь Фрэнсису требовалось мужество, но его никогда не оказывалось достаточно. Все мужество семьи забрал себе Энджел, тогда как Фрэнсису досталась вера – вся, без остатка.

Будь у него достаточно мужества, может быть, он сделал бы совершенно иной выбор много лет назад, пошел бы в жизни совсем другой дорогой.

Но случилось так, что тогда он выбрал слишком легкий путь. Мадлен была беременна, страдала от одиночества, и Фрэнсис предложил ей стать его женой. Но тогда его желание жениться на ней не было вполне искренним. И она поняла это, как вообще понимала все, с ним связанное. Она знала, как велика его любовь к Господу, знала, что эта любовь всегда будет главным чувством его жизни.

«Нет, Фрэнсис, – тихо плача, сказала она ему. – Оставайся моим самым близким другом, будь другом моему ребенку. Прошу тебя...»

Больше об этом они не разговаривали.

Они вообще о многом никогда не говорили...

Фрэнсис закрыл глаза и вслух начал молиться, прося не только за Илию, но и за себя.

– Верую в Бога, Отца и Создателя всего сущего. Верую в Иисуса Христа, его Сына, Господа нашего.

Слова молитвы как будто прохладной струей омывали разгоряченную голову Фрэнсиса, унося сомнения, успокаивая, очищая, – он весь словно растворился в молитве.

Голос Илии вторил ему:

– Верую в Духа Святого, святую Католическую церковь, приобщение Святых Тайн, в прощение грехов, верую в Рай и Ад и в бесконечность существования. Амен.

«...в прощение грехов...»

Чувство стыда охватило душу Фрэнсиса: нужно было настоять на том, чтобы Мадлен рассказала Лине всю правду об ее отце. Или он сам должен был все рассказать девушке.