Сновидец. Трилогия

– А ты еще кто? – дистрофик угрожающе покрутил правым запястьем, украшенным браслетом с шипами.

– Я… – Писатель не закончил фразу. Позади дистрофика появилось нечто. Он сразу и не понял, что это человек. Тело имело сине-зеленый цвет с красными пятнами. Сначала Писатель подумал, что это костюм, потом – просто рисунок. Но когда человек вылил на голову (она была абсолютно лысая и покрытая причудливыми узорами) бутылку воды, сомнения отпали. Это были татуировки. Человек улыбнулся. Улыбка, была единственным белым пятном в этом темном море красок.

– Чего молчишь-то? Кто такой, спрашиваю?

– Простите, я, кажется, ошибся дверью, – Писатель развернулся в сторону выхода, но человек с синей кожей остановил его.

– Погоди, погоди. Брат, у нас тут спор вышел. Он говорит, что на мне места нет, а показываю, вот, мол, и вот. Коли, не хочу, а он в отказ. Ты сам посмотри, – мужчина завернул правую штанину до колена, обнажив паутину наколок. На щиколотке виднелось еле заметное пятно, не тронутое чернилами.

– Ну что ты хочешь от меня? – худой развел свои руки – плети.

– Нарисуй Джокера, а? Малюсенького! Ну, пожалуйста!

– Я тебе что, ювелир? За такую мелочь даже браться не буду!

– Желание клиента – закон!

– Иди ты к черту! Здесь я закон! Сказал «нет» – значит нет!

– Ну ты же художник! Лучший из всех, кого я знал! Тебе это дело пяти минут, а мне приятно на всю жизнь. У меня в шестнадцать уже партак был. Кореш делал. Так что ж теперь: тормозить. Коли!

– Я потому лучший, что на ерунду всякую талант не трачу. Мне масштаб нужен, а ты – холст уже исписанный, так что извини. И корешок твой в земле давно, своими картинками червей радует. От рака кожи загнулся, если я не ошибаюсь, вот и тебе туда дорога, если не тормознешься.

– А я смерти не боюсь! Она всегда со мной! – парень хлопнул себя по груди. На почетном месте красовалось изображение смерти. Она стояла в черном плаще, держа в костлявых руках острую, как бритва, косу. Казалось, ее пустые глазницы смотрели прямо на Писателя, отчего он ощутил неприятный холодок.

– Значит, не наколешь?

– Нет!

Взгляд просящего потух. Плечи осунулись, и сам он как-то сгорбился. Собравшись было уходить, мужчина остановился

– Масштаб, говоришь, тебе нужен! Холст чистый? – его голос дрожал, и казалось, что он вот – вот расплачется. – Будет тебе холст! – закричав, мужчина вонзил ногти себе в грудь. Сначала он просто царапал себя до крови, раздирая свою плоть снова и снова. В очередной раз впившись ногтями в тело, он сорвал небольшой кусок кожи. И полетели нарисованные черти и голые женщины. Мужчина кричал, заливая кровью пол и стены, продолжая рвать кожу. И вот, одним движением сорвав лицо, словно маску, он упал, захлебываясь собственной кровью.

От увиденного Писателю сделалось дурно. В глазах помутнело. Крови становилось все больше.

В то время как Писатель едва не терял сознание, татуировщик спокойно наблюдал за происходящим.

– Черт! Двадцать четвертый каталог, рисунок номер сорок восемь. Десятый год. Самая удачная работа. – Мужчина держал обрывок кожи, любуясь изображенным на ней рисунком. И ни чувства сострадания или отвращения не было и в помине. Наоборот, он наслаждался.

Писатель сел на журнальный столик, стараясь не смотреть на истерзанное тело.

– А это церковь в огне. Символ безверия и отчаяния. Торжество зла. Помню, когда я ее набил, за городом сгорел храм. Конечно, случайность, ничего более, но заставило задуматься. Впрочем, я всего лишь исполнитель. Я бы колол ангелов и святых, но людям этого не надо. Редко, очень редко, но такие еще встречаются.

Был у меня один клиент, так он, наоборот, принципиально колол только светлое и положительное. Обрастая святыми, он был подобен иконостасу. Искренне верил, что иконы и храмы защитят его. Бедняга. Наверное, он очень расстроился, когда рак кожи сказал ему привет.

Все его святые сгнили еще до того, как он лег в гроб. Пытались даже обвинить меня, но все оказалось чисто. Репутация стоит того.

Один пытался приблизить себя к раю, другой бредил адом. А что в итоге? Оба остались без кожи. Но, думаю, у первого смерть была лучше. Хотя, если учесть разочарование… Не знаю. Порой душевная боль сильнее плотской.

И не надо говорить, что это все из-за чернил. У меня таких разрисованных десятка два. И ничего. Живут и здравствуют, потому что на теле красота – в голове порядок, – Мастер ходил вокруг окровавленного тела, поднимая и разглядывая фрагменты кожи.

Писатель сидел молча. Его воротило от сладко-соленого запаха крови. Мысль о том, что надо покинуть этот зловещий подвал, пыталась пробиться сквозь оболочку безразличия и усталости. Его клонило в сон, а, может, он снова терял сознание. Он был готов. Декорации менялись, как в театре. Вот только чем закончится его пьеса, Писатель не знал. Рука нащупала потрепанную тетрадь. Половина. Ровно половина была исписана.