Сны Эйлиса (СИ)

«Чтоб вам окаменеть!» — проклинал яшмовый льор нежданных противников, ощущая накатывавшую дрожь в руках и ногах. Об управлении линиями мира стоило забыть. Один неверный шаг — и сердце пропороли бы темно-зеленые клинки.

Сарнибу Тилхама словно резко отринул миролюбивость, граничившую с бездействием. Глаза его горели яростью. За дело, заслуженно — нормальные люди мстят за поверженных друзей. И благословенны те, у кого есть друзья. Нармо испытал в тот миг укол глубочайшего сожаления, но отмахнулся от него, как от назойливой мухи — наверняка опять заговорил чей-то талисман.

«Эта пьеса была рассчитана на одно отделение! Зачем вы пришли после антракта?» — зло рассуждал яшмовый льор, едва выдерживая давление раскалившихся талисманов. Нет, все же не хватало над ними всеми контроля. Да и под силу ли? Да и зачем теперь-то?

Но Сарнибу не спрашивал. От его магии каменные плиты пола пенились, как гребни волн. Целые куски стен неслись по воле разъяренного чародея в лицо противника. Нармо с трудом то уклонялся, то дробил их, пропуская удары мечей, не чувствуя посреди кипящего ада, где и какие повреждения. Но когда один из кованых львов, вырванный вместе с дверью, впился в правую икру, игнорировать боль уже не удалось. И чем больше кровавый чародей противостоял малахитовому льору, тем непреклоннее восставали против незаконного носителя талисманы.

«Рано пошли! Еще рано! Но кто же знал, Раджед, что ты способен на такое перед смертью?» — скрежетал зубами Нармо, хватая ртом воздух. Он уже просил, чтобы стряслось что-то невероятное, способное прекратить ожесточенный поединок.

Внезапно зал наполнился колыханием ветра, подхватившим пыль и мелкие обломки. И посреди туманного снопа предстал незваный гость.

— Сумеречный! Он вернулся! — радостно возвестили Олугд и Сарнибу.

— Ну давай! Покажи свою тьму! — прошипел Нармо, отчетливо помня, в каком состоянии Эльф покинул их в последний раз. Казалось, обратного пути для него уже нет.

— Вся тьма с тобой, — ледяным бешенством окатил голос Сумеречного. Страж предстал в доспехе и с мечом. Он выглядел измотанным, но образ его не содержал и частицы безумия.

— Я испепелю вас! — визжала топазовая чародейка, потрясая треснувшим талисманом. Она потеряла часть своей защиты, и магия цаворитов сдерживала ее, погружая в оцепенение. Неумелый воин Олугд едва не поразил ее катаной. А пощады потерявшие друга льоры не ведали. Их праведный гнев сотворил нечто невероятное — все три мощных камня действовали вместе. Украденный у Олугда цирконий непостижимо сдерживал магию яшмового чародея, откликаясь на зов законного хозяина.

— Уходим, Илэни! Здесь все равно больше нечего ловить! — скомандовал Нармо, подхватывая Илэни за талию и буквально затаскивая в портал.

Испытывать на своей шкуре гнев стража отнюдь не хотелось. Даже в пылу битвы, даже после величайшего в жизни разочарования яшмовый льор не терял расчетливости. Кидаться на врагов в самоубийственном порыве он не планировал. Лишь сетовал, что вновь ему не достался сильный талисман. Но тараканы никогда не останавливаются. В Эйлисе еще обретались неразведанные гробницы. Возможно, один из талисманов сумел бы восстановить портал или объединить все камни.

***

Тьма… Бесконечная тревожная тьма. Звуки… Точно где-то дотронулись до зыбкой струны. Звуки арфы? На ней умела играть мать, перебирала нежными пальцами тонкие струны — так доносили чудесные воспоминания из далекого-далекого детства.

Жизнь и смерть замкнули круг прошлого, настоящего и будущего, поэтому образы разных времен встали в один ряд. И казалось, что можно представить Софию матери. Они бы наверняка понравились друг другу, одинаково добрые и гордые в непреклонном благородстве. Только мать всегда что-то скрывала, хранила отпечаток горькой печали, а потом постепенно начала угасать. Но приняла это так, будто знала, что обречена. Раджед помнил, что с самого рождения она грустно улыбалась ему и отцу, точно постепенно прощалась. Впрочем, ее печаль всегда оставалась светлой, словно она отдала жизнь во имя чего-то крайне важного. С такой же улыбкой он разрушил портал… С такой же провалился на дно темноты. Почти не страшно, если бы не боль. Но ныне их с матерью роднила еще и невыносимая горечь: они так и не узнали, как спасти Эйлис.

«Прости меня! Я не нашел душу мира», — говорил Раджед с матерью. Она молчала, и отчетливый образ постепенно таял и отдалялся. Остаться в одиночестве? В беспроглядной мгле? Что там, за гранью?

«Живи!» — вдруг донесся иной возглас. Мать, положив руку на сердце, вновь приблизилась и легким жестом повелела обернуться. Он послушался, отчего едва различимый зов донесся отчетливее: «Живи!»

И сквозь мрак проступили милые черты: София, Софья, тянула руки, моля вернуться в многоскорбный мир живых. Мать же лишь мягко улыбалась, рядом с ней встал отец. Родители вновь прощались с ним: не время, не все прожито, не все исполнено. И весь древний род Икцинтусов, мерцая янтарными глазами, вновь вел его дорогой возвращения. Затем шествие остановилось и одновременно все на разные лады помахали рукой: «До встречи!»