Сны Эйлиса (СИ)

Лишь все громче пела жемчужина, лишь сильнее проникала окружающая боль. И Софья постепенно сознавала: жемчуг убивает ее, очищает душу, делая ее практически прозрачной. Но неминуемо ведет к распаду тела, потому что никто не способен слишком долго жить на пике напряжения. Впрочем, она не намеревалась говорить об этом никому, мысль о конце почти не пугала ее, отзывалась непривычным покоем, словно она осознанно передавала себя некому высшему замыслу. Только сильнее отзывалась тоска: ее янтарный льор остался жив, победил смерть, наверное, на краю. Неужели им все равно не сулила хотя бы мимолетная встреча? И от этого мысли острее оттачивали ясное понимание собственных чувств, словно время стремительно иссякало.

Оно вязло песчинками, каждый миг опадал часом. Необъяснимая тревога росла с каждым днем, словно предсказывая что-то, словно трепет перед обратно перевернутой пропастью чистого бытия. Все смешивалось неразборчивым клубком намерений и веры в невозможное. Лишь сквозь стекло все чудились янтарные глаза, исполненные великой печалью, такой же, как и у нее.

Хранитель портала и слышащая скорбь миров — вот, в кого они превратились. И что-то все еще неотвратимо запрещало им свидеться. Хотя бы в последний раз.

— Ну, хватит возле зеркала крутиться. Ты самая красивая у нас. Давай-давай, опаздываем! — поторопила ее мама, дочь улыбнулась, лишь слегка приподняв уголки губ. Родители-то и правда считали, будто ей — по привычке всех девушек — нравится рассматривать себя в разных нарядах в отражающем стекле. Как они ошибались! Впрочем, иногда она безотчетно надеялась, что ее видят с той стороны, поэтому намеренно показывалась в лучших платьях. Но каждый раз одергивала себя, вспоминая, что портал все еще покоится немым заслоном.

О, как они разминулись во времени! Словно на несколько жизней. Не рассмотрели по-настоящему друг друга, не прочувствовали, не рассказали, не разделили великую песню мира, оставив ее самоцветам.

«Что если Валерия не лжет? Что если выслушает меня?» — перекатывались противоречивые размышления в непоколебимо ясной голове. Софья в который раз нерешительно замирала подле клавиатуры ноутбука, пальцы подрагивали, но не складывалось ни строчки. Признаться себе, рассказать об Эйлисе…

— Сонь… Сонь… Поможешь мне? — раздался звонкий беззастенчивый голос Риты, которая переминалась с ноги на ногу в дверях комнаты. Она просила что-то объяснить в математике. Старшая сестра была несказанно рада, что ее отвлекли, вывели из ступора, свидетелем которому сделался лишь тягучий серый вечер.

Софья проверила домашнее задание младшей, протерла усталые глаза, дотрагиваясь до жемчужины. Внезапно все тело пронзила дрожь, а в голове поднялся гул тысяч голосов. Пальцы в нерешительности дрогнули с намерением снять артефакт, в висках же нарастала пульсация. Жемчужина потеплела, однако вновь замолчала. Вскоре хватило духу снять тонкую серебряную цепочку, сделавшуюся практически частью тела. Так повелел страх.

Хозяйка артефакта покинула комнату, оставив незримый для посторонних зачарованный самоцвет на столе. Помощь Рите не утомляла, а местами и забавляла. Если бы не нарастающая пульсация в висках, если бы не сотни голосов. Казалось, будто прокручиваются тысячи картинок, ввергавших в тяжелое оцепенение.

«Раджед, мне страшно… Что за тайна твоего мира так терзает меня? Ты ли? Нет, не ты. Это Эйлис», — содрогалась Софья, поспешно выскользнув из комнаты. Она надела жемчуг, перебирая дрожащими пальцами узкие звенья цепочки. Над ней довлела некая обширная сущность, неуловимая, незримая, точно сознание целого мира.

Голоса! Столько голосов! Столько боли! Столько чужих историй тех, кто не удержался на краю. Вот кого-то предали, вот кого-то продали. Кто-то плакал от боли, терзаясь от паучьего яда среди джунглей. (О, небо! Такая же девочка, почти ровесница. И как ясно хлестнул сознание затравленный взгляд). Вот кто-то безуспешно лечил изломанную потрясениями психику. Кого-то выносили в крови, откапывали из-под обломков.

Казалось, словно тысячи передач новостей грянули в одновременность, показывая все виды боли и смерти. И с ними мешались совершенно незнакомые картины, где люди в доспехах штурмовали огромные башни, терзались хищниками на гигантской арене, а в итоге покрывались каменной чешуей. Все пронзало единством многоголосья чужой боли, словно разрушая остатки скорлупы, уютной раковины. Все требовало действовать. Но как? Чем она могла бы помочь? Унять хоть чей-то плач души иль лютый вой по утраченной душе.

— Хватит… Хватит, — шептала бессильно Софья. Только когда камень нашел свое привычное место в ложбинке между ключиц, невыносимый гул голосов прекратился, отступил, словно где-то повернули рычаг. Настала гудящая тишина.

— Тебе плохо? — тихонько пискнула Рита, уставившись не по-детски внимательным взглядом.