Сны Эйлиса (СИ)

В тот день они оба превратились в иных созданий. Софья осознала это, когда в голове отчетливо просипел измученный голос Сумеречного Эльфа: «Он жив».

Больше объяснений не требовалось, радость не ведала границ, она пронзала исполненное скорби сердце блаженством. Короткое слово: «жив»! Казалось, его повторяло все вокруг: распевали говорливые городские пичуги, подтверждал шевелением деревьев ветер, даже неприветливый пыльный асфальт в вечном кружении машин механически стучал поворотами колес: «он жив, он жив».

— О! Рита! Рита! Волшебная страна жива! Чудеса существуют! — Софья тогда кинулась к сбитой с толку сестре, заключая ее в объятья. С тех пор у них образовался один выдуманный мир на двоих. Старшая рассказывала чудесные сказки младшей, в свободные минуты разыгрывала с ней в куклы целые истории. И в какой-то момент осознала, что огромное количество прочитанных сказок своей родины перемешивается в ее фантазиях с легендами и мифами Эйлиса. Тогда она поразилась, откуда успела узнать их и вновь дотронулась до жемчужины, раздумывая, что все же несет в себе случайный подарок старого чародея. Казалось, что именно через него впитывались на уровне подсознания все древние сказания другого мира. Иногда посещали сомнения: не зло ли этот артефакт? Но намерение избавиться от него отзывалось тяжелой ноющей тоской, словно при угрозе ампутации некой важной части тела. Жемчужина срослась с ней. И столь чиста была песня камня, столь искренний робкий зов Эйлиса она передавала, что не поднималась рука. Так Софья все лучше изучала культуру и традиции обоих миров: своего — по книгам, Эйлиса — через сны и неосознанные озарения, выраженные в сказках для Риты.

— И что у тебя за фантазии, Соня? — иногда ворчала бабушка. — Все в облаках витаешь, а тебе уже двадцать три.

— Ничего. Я буду рассказывать эти сказки своим детям, — непроизвольно отозвалась Софья, но тут же смутилась, покрывшись румянцем: — Когда-нибудь.

— Сокурсницы-то уже замуж выходят. А ты? Все ждешь кого-то? — удивлялась бабушка.

За семь лет Софья холодно отвергала ухаживания уже третьего парня. Иной раз с подружками она попадала на какие-то увеселительные мероприятия вроде студенческих дискотек под Новый Год. И ей даже нравилось танцевать. Пару раз она производила на кого-то впечатление, но либо сама терялась и не замечала, либо, распознав желание познакомиться, отмечала про себя, как глухо и пусто на сердце. Новый ухажер воспринимался скорее как приятель, знакомый, собеседник. А сердце затворялось, словно было уже занято кем-то другим. Она даже не пыталась отпираться от этих мыслей. Лишь мучили смутные сомнения: не полюбила ли она в силу своей романтичности созданный ею же образ? Не соткала ли его из осколков снов и едва уловимых фраз с той стороны зеркала? Но она ждала, не обращая внимания на непонимание подруг и увещевания бабушки, что без толку пройдет лучшая пора молодости.

— Не слушай, если говорят, что «пора-пора». Кому пора? Куда? — находилась поддержка в лице троюродной сестры. Валерия была всегда резковатой и угрюмой, а ее предпочтения в стиле и музыке — готика и металл — и вовсе наводили страх. У нее находились на то причины: двоюродная сестра отца Софьи не слишком-то ладила с мужем, а дочь попадала под жернова их семейных ссор. Из-за этого семьи общались намного реже, чем стоило бы, отдаляясь друг от друга.

Но с некоторых пор, после предательства школьных подруг, образовавшуюся пустоту заполнило общение с сестрой. Хотя порой казалось, что Валерия отвечает на сообщения по сети с какой-то неохотой, будто ей требовалось иногда отключаться от всего мира. Софья тревожилась за нее, желала помочь, но не приходило ни единой мысли, каким образом. Впрочем, своевольная Валерия и не требовала никакой жалости. А с внутренними демонами боли предпочитала сражаться в одиночестве. Лишь иногда в светло-серых глазах отражалась беспричинная ярость. Но она не адресовалась Софье, которая по собственной инициативе наладила их общение, настаивая на встречах. Валерия с удивлением приняла сестру-подругу, обнаружив нечто общее в устремлениях и интересах. Болтали все больше о пустяках, о «девичьих штучках», но на обеих лежала печать потаенной печали, словно их настоящую радость размывал незримый дождь.

— Не, если сердце молчит, то никому это «пора» не надо. Это как спешить на поезд, который едет туда, куда тебе совершенно не надо, — слегка нервно дергала плечами Валерия, звучно продолжая: — Иной раз само придет. Обрушится так, что удивишься. А чем мучиться с кем-то, лучше вообще не рождаться, чем так жизнь обоим поганить.

— Страшные ты вещи такие говоришь, — поражалась Софья, сжимая кружку горячего чая с имбирем. Они сидели в кафе, встретившись вовсе не для обсуждения чувств Софьи. О Раджеде она, как и обещала стражу, никому не рассказала. Ничьи советы и убеждения не изменили бы ее возможных решений, а разумности и осторожности ей всегда хватало.