Сны из пластилина

За дежурными приветствиями последовала короткая, дежурная беседа. Айгуль всем видом показывала, что ребенок уже одет и порывается выйти на улицу. В заключение разговора преподаватель поинтересовалась, понравилось ли Айгуль мероприятие, на что последняя буквально выдавила из себя: «Организация на очень хорошем уровне. Все очень организованно», после чего, распрощавшись, они покинули школу.

Ей была неприятна эта беседа, и она, как ей показалось, не смогла это скрыть от собеседницы; где-то даже не захотела. Будучи во власти тягостных мыслей, порожденных увиденным, классный руководитель воспринимался не только соучастником, но хуже – дирижером этого «организованного ужаса». Айгуль потом корила себя за то, что не совладала с собой. «Не отразилось бы это на отношении преподавателя к ее сыну», – беспокоилась она.

Этот случай усилил ее убеждение, что школа, будучи институтом образования, да и местом социализации детей, где они проводят большую часть активного времени, выступает не только храмом просвещения, коим она в идеале призвана быть, но и местом социального муштрования юного поколения и, как ни парадоксально, заточения его разума. Очередным местом, наряду с семьей и улицей. Во всяком случае в этой стране. И очень эффективным, принимая во внимание возраст подопечных, а также непререкаемый авторитет людей, там вещающих. И хорошо если преподаватели ограничиваются только рамками своего предмета, как и должно быть, но раз на раз не приходится – нет-нет, да и поддастся кто-нибудь соблазну воспитывать детишек, а может и увидит в этом крайнюю необходимость. А там все уже зависит от самого человека; та же Амина Гульсым – высококлассный преподаватель по математике, о которой Айгуль слышала только позитивные отзывы с профессиональной точки зрения, да и к детям, говорят, подход умеет найти, а вышла за рамки преподавания – и на тебе, – День Отцов во всей красе! Больше «День рабов» получился. Да и в других школах, пожалуй, ничем не лучше…

Такие мысли бороздили бескрайние просторы сознания обеспокоенной матери Дамира, которыми она поделилась с мужем, рассказывая про утренник.

Этот рассказ натолкнул Икрама на долгие размышления после.

Сам он, неоднократно посещая разные мероприятия и собрания сына, даже не обращал внимания на такие моменты; не то, чтобы он не придавал им должного значения, он просто их не замечал. Все ему казалось складным и естественным. Если бы он был на утреннике вместо Айгуль, то, пожалуй, радовался и аплодировал бы от всей души, и вполне искренне. Теперь же сетовал на свою невнимательность и даже скудоумие в этом вопросе, невзирая на то, что Айгуль, работа которой как раз и заключалась в достижении гендерного равноправия, часто делилась с ним как новостями по работе, так и своими мыслями в целом.

Он всегда воспринимал такие разговоры, в том числе работу супруги в данном направлении, чем-то абстрактным. Все в таких разговорах он находил правильным, справедливым и очень нужным обществу, и вместе с тем, это представлялось ему чем-то далеким и практической жизни никак не касающимся. Для него, – человека технической профессии и прикладного склада ума (как он сам любил повторять), подобные темы были сродни философствованию на досуге за бокалом вина. Важное слово – «были». Теперь же, столкнувшись с этим в реальной жизни, на примере своего мальчика, данный феномен обрел для него самый что ни на есть прикладной характер. Такое последовательное механическое формирование сознания ребенка вдруг предстало перед ним хорошо организованным техническим процессом, и его прикладной склад ума цепко схватил это.

Он все больше стал обращать внимание на то, что ему говорят, как говорят и почему говорят (особенно женщины); как он реагирует, что он чувствует при этом, и пытался разобраться в причинах тех или иных чувств. Такая умственная деятельность, с изрядной порцией эмоционально-аналитической составляющей, была ему в новинку; то, о чем с такой непринужденностью и виртуозностью говорила Айгуль, ему давалось нелегко, как если бы такая способность атрофировалась за долгим неиспользованием. В этой части его разум походил на запылившуюся книгу, многие-многие годы пролежавшую на полке и ни разу не открытую, страницы которой в первое время перелистываются с трудом, даже с некоторым характерным похрустыванием.