Сны из пластилина

Она была рада избавиться от этой молодой особы так скоро. Встречи с ней ее в последнее время тяготили. Ей вдруг сильно захотелось отвлечься, развеяться, и она, накинув легкую куртку и вязанную шапку, вышла со стороны веранды на пляж, и медленно, утопая в песке под тяжестью прожитых лет, направилась к берегу, где легкий бриз и стрелой мчавшаяся к ней собака вмиг унесли ее вдаль от обременительных мыслей.

* * *

Зима подходила к концу.

Айгуль лежала в постели с книгой в руках. Слабый, убаюкивающий свет прикроватной лампы, вкупе с приятным телу и глазу покрывалом, создавали необыкновенный уют, словно объятия родной матери, в которых хочется заснуть. Но в последние дни это было скорее полем битвы, – ее битвы с романом. Она отчаянно боролась с накрывающей дремой, решив сегодня же дочитать его, ну или хотя бы сделать решающий рывок к последним страницам, чтобы уж завтра точно добить и перейти наконец к другой книге (хотя такой план у нее был и вчера). От этой книги она уже устала, даже была истощена. То было очень сложное, объемное и «медленное» произведение, заставляющее погружаться в глубокие размышления. Это отнюдь не было для нее сюрпризом: принимаясь за чтение, она уже знала, что перу ее автора, – известному японскому писателю Кейко Хана, – присущи сложные психологические произведения, центром которых является человек и его внутренний мир, за что автор и снискала весьма заслуженную славу, но не подозревала, что все будет так замысловато. Ей не терпелось взяться за книгу другого жанра. Для себя же подметила, что чтение этого романа получше всякого снотворного: к концу дня уставший мозг просто отказывался воспринимать такие мудреные вещи и отключался, – она так и засыпала с книгой в руках.

Дети уже спали, Икрам еще нет.

Она услышала, как он уселся за стол в зале и притих. Улыбнулась. Задумчивое состояние, не покидавшее Икрама последнее время, не прошло для нее не замеченным.

Вначале она подметила, что по вечерам, перед сном, он начал что-то записывать. Можно представить ее удивление, когда она обнаружила, что он, оказывается, начал вести дневник. Дневник! И это человек, который не понимал, как мужчина может вести дневник, неоднократно бросая в разговорах, что мол не мужское это дело – копаться в себе, анализировать свои чувства и записывать их. Икрам, не скрывая, сконфуженно признался, что начал записывать свои мысли, переживания и наблюдения, сделанные в течение дня, и что это сугубо личное, только для него самого. Он почти добил ее в тот вечер, когда она услышала от него фразу: «чтобы лучше понять себя». Айгуль была только рада и словами поощрила его за такую работу над собой, внутренне «приоткрыв рот» от удивления, – удивления приятного.

«Так-так-так… Мама дорогая, матушка моя, – говорила про себя, улыбаясь, – то ли еще будет».

Словно в воду глядела.

За словами, прежде от него неслыханными, последовали действия, доселе за ним не наблюдавшиеся. Не то, чтобы он вдруг начал делать то, чего раньше никогда не делал, – нет, но внимательно к нему приглядываясь, она подметила новую динамику в его поведении в целом, и в его отношении к детям, в частности. Кроме того, стала чаще наблюдать на его лице задумчивый взгляд, но отнюдь не меланхоличный, а своего рода «рыщущий взгляд», или обнаруживала его за книгами, к которым он раньше не притрагивался. Однажды она даже застала его за чтением раздаточных материалов, принесенных ею с какой-то конференции, о существовании которых она и вовсе забыла, и даже не помнила где они лежали.

Такая необычная любознательность Икрама только радовала Айгуль. Он стал проявлять интерес к вещам, которые ранее его не волновали; при этом радовало не столько то, к чему именно у него появился интерес, сколько сам факт того, что он переступал порог своей внутренней рутины, пытался расширить границы своего мировоззрения.

Ее попытки в прошлом подтолкнуть его в этом направлении, чтобы он открыл для себя что-нибудь новое или занялся саморазвитием, не давали результатов. Давить же на него она не хотела. И она где-то даже смирилась с тем, что он так и будет идти по жизни как по накатанной, так и останется милым и порядочным человеком, с которым надежно, уютно и спокойно. Так надежно, уютно и спокойно, что аж ко сну тянет. Это в свое время отразилось и на ее отношении к нему. Ей казалось, что они словно парусник, застигнутый штилем и замерший на одном месте, едва барахтающийся туда-сюда. Таковы были ее чувства к нему, не его. Она видела, что он все также тянется к ней, что она все также волнует его. Но для нее он невольно стал тихой гаванью, куда пристает корабль передохнуть, прежде чем вновь ринуться в схватку с бушующим океаном, штормом и ураганом страстей.

Видимо поэтому у нее были любовники. Немного, но были.