А произошло следующее: Дениза Ануд, с утра находившаяся в объятиях меланхолии, навещавшей ее частенько, была совсем не настроена «нести знание» деткам, и устав от бесконечных «не готов» учеников, лишавших ее возможности просто просидеть урок, решила передохнуть, и, со словами «Армгард, к доске», уже настроила свой «энергосберегающей режим». Каково же было ее удивление, когда названная не вышла к доске. «Армгард!» – повысив голос, повторила она, полагая, что та просто не услышала, но девочка и головой не повела. «Симона!» – уже грозно прогремел голос. Только теперь девочка встала и спросила: «Да, госпожа Ануд?» На вопрос учителя оглохла ли она, что не идет к доске, девочка ответила, что отнюдь не оглохла, просто преподаватель не называла ее фамилии. «Как?! – округлились глаза учителя, не верившей своим ушам, и окидывая взором учеников, как бы говоря «с ума сошла девочка». – Я два раза сказала Армгард!» «Моя фамилия
Слухи об инциденте с легкостью выпорхнули за стены школы. И недели не прошло, как фон Армгард-старшая узнала о произошедшем сидя в парикмахерском кресле у своего мастера, чей сын учился в параллельном с Симоной классе. Глаза матери тут же засверкали влагой от распиравшей ее гордости, – чувства, давно не испытываемого ею за всеми невзгодами, постигшими их семью, их род. В тот же вечер, поведав историю отцу ребенка, родители долго стояли у кровати спавшей дочери, лаская ее взглядами, перешептываясь. Оба родителя единодушно сходились в том, что кто-кто, а их девочка не пропадет, не лыком шита; «истая фон Армгард!» – последние слова матери, лаской брошенные на спящую дочь, прежде чем затворить дверь комнаты.
С дочерью они никогда не говорили об инциденте, да и Симона молчала.
Десятилетия спустя, когда юная Симона преобразилась в госпожу фон Армгард, в разговорах с близкими она нередко вспоминала о Денизе Ануд; вспоминала с благодарностью, называя ее одной из самых важных учителей в ее жизни. Она не раз повторяла, что госпожа Ануд невольно закалила в ней стойкость духа и характер, заставив научиться двигаться вперед, несмотря на нескрываемую неприязнь, оскорбления и постоянные придирки, гнуть свою линию вопреки всему. После нее все перипетии и невзгоды человеческого бытия казались Симоне вполне преодолимыми препятствиями. «Не знаю, научила ли она меня математике, но уроки жизни давала превосходно, – шутила она. – Благодаря им, мои «молочные зубы» выпали намного раньше, сменившись на «коренные», которыми я без труда впивалась в плоть жизни».
Но это было позже, много позже, а вплоть до университетской жизни фамилия Симоны дышала ей в затылок, являясь больше поводом для тревог, нежели просто идентифицирующим элементом, коим фамилия служила абсолютному большинству. Но словно в сказке о фее с волшебной палочкой, по мановению Оливковой ветви Университета Офенизии все тревоги юности канули в небытие.