Сны из пластилина

Лишь в тот самый день, перед открытием церемонии вручения дипломов, когда среди гостей она обнаружила несколько почетных профессоров, давно не преподававших и, как правило, не присутствовавших на подобных мероприятиях, Министра образования страны и пару видных общественных деятелей, она уверовала в то, что такое в принципе возможно. Да и в воздухе, как ей казалось, витало какое-то нависшее ожидание, почти предвкушение, – ощущение, которое было почти осязаемо. К тому же местами ловила на себе сияющие взгляды некоторых гостей, ей вовсе незнакомых. И, наконец, главное: никто из профессоров, столь охотно перекидывавшихся словами с другими выпускниками и выпускницами, к ней не подходил до начала церемонии, будто намеренно избегая, а их приветствия с ней отдавали напущенной и столь нехарактерной формальностью, – это было последним фрагментом, гармонично и безошибочно уложенным ее цепким сознанием в мозаику. Картина теперь была полна, и, «отойдя от нее на пару шагов», чтобы лицезреть полученный результат, она с трепетом разглядела отчетливые очертания заветного растения. И тут ее накрыло. Ей стало страшно, не волнительно, но страшно, оттого, что она может быть удостоена такой чести. Она была к этому не готова, совершенно не готова. Ей позарез нужно было время, чтобы переварить и принять это известие, хотя бы самую малость, совсем чуть-чуть, но – увы! – времени не было, все вокруг вдруг понеслось и завертелось… и вот уже предпоследняя выпускница – ее близкая подруга Миранда, пожимала руку ректору Университета, принимая диплом и поздравления, стараясь как можно быстрее вернуться в ряды выпускников, ибо все уже понимали, что все это, все они – это только прелюдия, фон, где «главное блюдо», которого ждали больше четверти века и, наконец, дождались, это она – дитя гетто с дворянской кровью! Пауза длилась мгновение, но она была пропастью, куда ее бросило; она неслась вниз в свободном падении от подступающих эмоций, над которыми была уже не властна. Все сто семьдесят человек – выпускники, профессора, гости, затаили дыхание, погрузив огромный церемониальный зал Университета в совершенное безмолвие. Наконец до предела наэлектризованный воздух прорезал торжественный голос ректора, выдававший волнение: «И разум, жаждущий правды, – Симона Китри фон Армгард, – Оливковая ветвь Университета Офенизии!», вознеся вверх маленькую настоящую ветвь оливкового дерева из поданной шкатулки, и сама вся сияя от волнения и восторга, радуясь тому, что и на ее век выпала честь хоть раз провести этот ритуал. Последние слова утонули во взорвавшемся гвалте всеобщего ликования, сотрясавшем своды зала. Никто уже ничего не слышал и лишь в голове Симоны, словно в бреду, эхом отчетливо отдавалось «фон Армгард! фон Армгард! фон Армгард!» Что было потом, Симона помнила плохо, только фрагментами, как вспышки они сохранились у нее в памяти: гул в ушах от всеобщего восторга, оваций и восторженных криков, глаза Изабеллы – ее вечной соперницы в учебе, которую она почти ненавидела (и это чувство было взаимным), полные искренних и восхищенных слез, бурно рукоплескавшую ей, Оливковая ветвь уже в ее дрожащей руке, чей-то голос в ушах, витражное огромное окно старинного зала в древней мозаике, сквозь которое падал играющий цветами свет в зал, и пламенный взгляд своей мамы – старшей фон Армгард, пойманный в толпе, величаво обращенный на нее, полный гордости и… благодарности, – это почти все, что сохранила ее память, истерзанная эмоциями. Только потом, когда она смотрела видеозапись с церемонии, она увидела, что происходило: что после слов ректора она долго не выходила на помост, вся сотрясаемая рыданиями, с лицом, закрытым руками, что ректор долго ей говорила что-то, а она ей даже что-то отвечала, что она, обернувшись к залу с поднятой Ветвью в левой руке, и дипломом в правой, долго стояла так, объятая непрекращающимися овациями, безудержно рыдая, что все выпускники подбрасывали вверх свои выпускные академические шляпы, что при ней ректор торжественно передал еще одну шкатулку подошедшему и постаревшему господину Эзекелю Браска, чтобы тот выгравировал на стене Университета ее имя, как он это сделал двадцать семь лет назад, что она пожимала руки всем профессорам, и каждый ей что-то говорил, и что на протянутую и дрожащую руку своего курирующего профессора, она, вместо рукопожатия, бросилась той на шею, заключив ее в объятия и содрогаясь от очередной волны рыданий, отчего ее треугольная шляпа слетела с головы и покатилась по полу, и что потом она буквально утонула в объятиях выпускниц…