Сны из пластилина

Хорошенько досталось от нее и этим самым обычаям: «Традиции, традиции! Что вы заладили про них! Вы в каком веке живете? Куда вы тащите свои средневековые обычаи? Как будто в них заключена какая-то вселенская мудрость! Это ведь просто обычаи и ритуалы, которые имели практический характер в то или иное время, отражали сознание и нелегкий быт народа в конкретную эпоху его развития. И все, не больше! Да, традиции важны, но только как история, как нить, связывающая нас с нашим прошлым, чтобы мы помнили наши истоки, кто мы и откуда, а не как прикладные знания. В нашем-то веке!.. Вечно, чуть что, сразу возгласы – традиции, обычаи!.. Нечем бить или нечего возразить, все тут же апеллируют к традициям! Словно козырной картой махают туда-сюда!..» В конце этого уже монолога, вдруг обронила: «Мам, вот, кстати, у Айки началось, – так давайте окропим землю священной плодотворной кровью, как делали наши предки! А?»

В общем, эмоциональная речь Айгуль закончилась наказом родителям, чтобы впредь они воздерживались от воспитания не своих детей. Икрам же, будучи также недовольным ситуацией, не вступал в перепалку, предпочитая, чтобы она сама разбиралась со своими родителями, тем более что она это умеет. На этом все и закончилось. Никто не любил связываться с Айгуль в гневе.

Дамир смутно помнил про дядю Ертая, упомянутого апашкой, двоюродного старшего брата мамы, которого видел-то лишь один раз пару лет назад на чьей-то свадьбе, молча и одиноко сидевшего за столом и ни с кем не разговаривающего. Часто родственники вспоминали его в воспитании своих детей, не вдаваясь в пояснения, а просто грозя: «…Не будешь слушать родителей, станешь как дядя Ертай!» По интонации и контексту, дети, даже самые маленькие, улавливали, что это, видимо, очень, очень плохо. Так делали все, кроме мамы Дамира, которая вообще не комментировала высказывания про него и недовольно умолкала, едва разговор заходил о нем. Он видел, что только она тогда на свадьбе подсела к нему и перекинулась с ним парой слов. Поговаривали, что у него не все дома, странноватым мол стал после того как в молодости, его девушка, с которой он жил пару лет, оставила его.

Услышанное Дамиром из скандала не прошло бесследно. На следующий же день после напряженного разговора взрослых, когда страсти улеглись, он спросил у отца, что это за священная и плодотворная кровь, о которой говорила мама, и причем тут Айка. Интонация вопроса выдавала некоторое волнение ребенка, видимо, переживавшего за сестру. Он даже не говорил об услышанном Айке, чтобы не пугать ее. Икрам успокоил сына, сказав, чтобы он не переживал, что сестра тут ни при чем, отправив, однако, за ответом к матери, поскольку «она сможет лучше объяснить».

Мальчик так и сделал, выждав пока Айка оставит маму одну.

– Мама, хочу что-то спросить у тебя, – начал он, бросая взгляды в окно, наблюдая за передвижениями сестры в саду.

Айгуль оторвалась от книги, которую читала, взглянула на сына, потом развернулась к нему, давая понять, что она вся внимание. По опыту знала, что за такими словами мальчика, сопровождаемыми блуждающим взглядом, обычно следовал любознательный вопрос, требовавший пояснений, а не простого ответа; в противном случае мальчик сходу задавал вопрос.

– Да, конечно, спрашивай.

– А что эта за священная кровь, которой нужно полить землю? И зачем?.. Ну, то, что ты апашке говорила вчера… Папа сказал у тебя спросить.

– А папа что уже тебе рассказал? – поинтересовалась она, сохраняя невозмутимость, чтобы мальчик не подумал, что он затронул какую-то щекотливую тему. Она была ярым приверженцем идеи, что для детей не должно быть вопросов-табу или запретных тем для разговора, поэтому старалась всегда и в полной мере удовлетворить любопытство своих детей, вне зависимости от вопроса. «Пусть за ответами приходят ко мне, а не ищут их на стороне», – повторяла она, призывая и Икрама отвечать на любые вопросы их чад, не увиливая и не откладывая на потом.

– Ничего. Сказал, что знает, но ты лучше объяснишь. Это опять баранов резать, да? Но ты еще и про Айку что-то говорила…

– Иди ко мне, садись, я тебе все объясню, – усадила его поближе к себе и, немного помедлив, перебирая в голове с чего же лучше начать, чтобы объяснить доступнее, продолжила: – Раньше, много-много лет назад, когда люди многого еще не знали, они верили в разные вещи. Помнишь ведь те мифические истории, которые мы с папой тебе рассказывали? Они, к примеру, верили, что восход солнца, – это взмах руки Гатэи…

– Помню! Это Богиня, у которой руки всегда за спиной, и в одной руке у нее вместо ладони – солнце, а во второй – луна. Захочет – вытащит солнце, а захочет – луну! – выпалил ребенок, вдогонку протараторив кусочек стихотворения, который помнил из тех рассказов:

Ее улыбка вьюгу гонит,

Ее ухмылка в ступор вводит,

Капризен нрав ее, увы!

От всех нарочно руки скроет,

Взмах левой – души все порхают,

Взмах правой – те бегут во тьме,