Сны о красном мире

А в глазах слезы стоят – вот-вот польются, по венам растекается то самое, похожее на боль. Чувства бунтуют, каждое само по себе. Сжимаются в кулак пальцы, безжалостно впиваются в ладонь ногти – ничего, не помогает, даже боли нет. А он все смотрит, молчит и улыбается, улыбается и молчит. И смотрит. Да так, что душа вон просится… Чувственный катарсис.

«Дура влюбленная!»

В воздухе, сдобренное дымком, носится предчувствие этого самого, подогреваемое рыжими огненными языками.

Поднялся.

Подошел.

Сел рядом.

Руки протянул и обнял. Осторожно так, словно боясь слезы, что в глазах стоят, расплескать… Расплескал. Покатились одна другую догонять, а он щеки мокрые вытер – руки холодные – кончиками пальцев глаза закрыл и…

«Умираю… Люблю…»

Губы, руки, жаркое дыхание, каждое прикосновение, как удар, голова в огне, а по спине – тысячи ледяных иголок.

Милия не понимала, где она и что с ней. Она не могла, да и не хотела, открывать глаза, перед которыми извивались, переплетаясь и сворачиваясь в немыслимые узоры золотые, багряно-красные и черно-бордовые полосы. Был только он, губы, руки, жаркое дыхание… Ладонь девушки скользнула под его рубашку. Где-то там, на гладкой прохладной коже груди, был шрам, оставшийся от ожога, как клеймо, как напоминание о том, что все было, у нее тоже был шрам, клеймо, позорный знак «хаб» – «рабыня, вещь».

«Если для него – пусть!»

Где-то далеко тревожно зазвенел будильник. Не наяву – в мыслях, где-то в подсознании…

«Проснись, проснись, проснись! Проснись, Милия!» – твердил мужской голос, далекий, знакомый и незнакомый одновременно, и мамин голос, испуганный, кричал: «Что с ней? Что ты с ней сделал? Милена!»

К горлу комком подступил страх, животный первобытный ужас – не было там никакого шрама! Через силу открыла глаза, а вместо лица Анжея – бледная маска и глаза-угли.

«Сарк!!!»

Милия закричала, забилась, пытаясь вырваться, но ее собственные пальцы словно приросли к обнаженным плечам этого чудовища. Нет, не словно – приросли, погрузились под кожу.

– Отпусти-и-и, – беспомощно, как котенок, которого живым закопали в землю, протяжно и тонко…

– Могло быть по-другому, – заговорил он, сжав ее голову. – Могло быть по-другому, аккуратно, осторожно, даже приятно, – его глаза похотливо блеснули, – но ты сама виновата, незачем было помнить его так хорошо. А теперь не дергайся – мне нужна часть твоей памяти и я не хочу ее повредить. Да, совсем забыл: будет больно, очень.

Мастер Иллюзий изобразил сожаление и вдруг насторожился. Замер, прислушиваясь к чему-то, и расплылся в улыбке.

– Опоздал, – произнес он куда-то вдаль и склонился над девушкой, будто хотел поцеловать ее.

Виски сдавило раскаленными обручами, две невидимые, невообразимо тонкие иглы воткнулись в глазницы, пронизив голову насквозь. Пальцы Сарка, все разом, как будто погрузились глубоко в мозг и принялись беззастенчиво рыться в воспоминаниях, отбрасывая все самое дорогое, словно хлам, зарываясь глубже и глубже, к самым истокам, к тому, что, взрослея, забывают.

Это

было похоже на песчинку, теплую, мерцающую, золотисто-желтую, но стоило пальцам Сарка схватить ее – песчинка полыхнула ядовито-оранжевым и взорвалась, подобно сверхновой.

А потом пришла боль. Клинком из белого холодного пламени она низринулась с небес, пронзив голову, шею и туловище, пригвоздив тело к земле, выжав из легких воздух, остановив сердце и ток крови. Лопнули обручи, сжимавшие мозг, рассыпались ледяной пылью незримые иглы, боль затопила сознание, смешалась с ним и заменила его собой.

Милия лежала на земле, раскинув руки. В открытые глаза смотрели с небес колючие звезды, а внизу был туман. Он покачивал, убаюкивал, ласкал измученное болью тело, медленно растворяя его в себе. Розовые и алые ручейки тумана переплетались с волосами, легко скользили по коже и сквозь нее, змеились по венам, смешиваясь с кровью, впитывали жалкие крохи воспоминаний. Туман выпил все чувства, в нем неспешно таяло то, что осталось от жалкого существа по имени Милия. Он больше не был врагом – девушка забыла, что есть страх и вражда, он не был другом или союзником – она не помнила, что есть любовь и обязательства. Он был забытье. Он – мягкая колыбель милосердной смерти. Он – туман.

И вдруг все смешалось, поплыло, как будто бездарный художник в порыве отчаяния выплеснул на полотно ведро воды. Милия снова, но как в первый раз, вздохнула. Вместе с этим вздохом вернулась память, чувства, а с ними – боль. Девушка застонала, до скрежета сжав зубы, выгнулась, часто задышала, и ее вырвало. Потом снова и снова. Туман выходил из нее большими осклизлыми шарами, которые тут же лопались, а содержимое расползалось по земле. Трава, попавшая в эту кляксу, чернела и скукоживалась. С каждым разом черных проплешин становилось все больше и больше, а сил – все меньше.

– Сарк!!! – закричал кто-то. От звуков голоса заложило уши, и тело пронизала новая судорога боли.

– Сарк!!! – промчалось над землей стремительным порывом ветра. – Сарк, остановись!