Сны Персефоны (СИ)

Кора-Персефона приняла их голыми руками, и те рассыпались в прах…

Разрушительница завыла, забесновалась.

— Как! Как ты смогла!

— Просто у меня есть то, чего нет у тебя, и никогда не было — любовь. Поэтому я сильнее.

— Любовь — дурь! Слабость!

Кора-Персефона мотнула рыжей шевелюрой:

— Нет, любовь — величайшая сила на земле. Без любви ты одинок — ломок, зол, опаслив. Любовь даёт прочность стали, примиряет с собой, отметает страхи. Поэтому тебе меня не победить.

Разрушительница расхохоталась — правда, смех её был скорее печален, чем злораден.

— И что же ты сделаешь мне, глупая?! У тебя даже оружия нет!

— Оно мне и не нужно.

— Как же ты будешь сражаться?

— Я не стану враждовать с тобой.

— О, мне даже интересно — как же ты думаешь победить?

— Я тебя обниму.

И правда — шагнула вперед, обняла и прижала к себе.

Одинокую, глупую, неожиданно маленькую и хрупкую, как девочка.

Лицо Разрушительницы посветлело, она внезапно сделалась красивее и моложе.

— Ну что, — спросила Кора-Персефона, — так лучше?

Разрушительница лишь кивнула.

— Тогда давай не будем больше враждовать. Не будем разделять. Ты — это я, я — это ты. Мы — вместе. Мы — одно.

Их закружил золотистый вихрь.

По телам словно побежали помехи, цвета исчезли, слились в общую серость, сплелись, соединились…

И вот только тонкая и юная богиня Весны осталась среди безлюдной пустыни.

А потом…

… Персефона распахнула глаза. Она лежала на полу в той зале, где ещё недавно вершился обряд Перерождения…

Обновлённая, свежая, полная сил, она поднялась и обвела взглядом комнату, ища тех, к кому так стремилась.

Мать, муж и сын — объединённые общим страхом — бросились к ней. Её целовали, обнимали, прижимали к сердцу. А она щедро делилась с ними силой, как весна делится с миром солнцем и жизненной энергией.

Теперь — полная любви — она стала по-настоящему великой богиней.

Древней, как сама природа, и юной, как раннее утро…

Из этой войны она вышла со щитом.

И написала свои правила игры.

Картинка из прошлого яркая, как кинофильм, проносится перед глазами, словно в быстрой перемотке. Меня буквально оглушает теми эмоциями. Но сейчас я не буду думать о том, а особенно об одном предателе, который тогда отчаянно метнулся вслед уходящей Персефоне. Потому что в моём сердце больше нет обиды, нет злая, нет вражды. Его наполняет лишь ликующая любовь. Потому что я обняла свою тьму, победила войну, приняла чудовище внутри меня.

— Помнишь, Дит, — обращаюсь к ней, потому что ни Геба, ни тем более Сешат при том разговоре не присутствовали, — Гестия сказала, что ты почувствуешь любовь?

Афродита хмыкает:

— Только я «любовь по Гестии» никогда не чувствовала. А уж мне ведомы все оттенки любви.

Ой ли — хочется съехидничать, но не буду. Время конфронтации закончилось. Наступило время любить.

Поэтому я беру её за руку — ухоженную, тонкую, с нежнейшей лилейной кожей — и, глядя в невозможно синие глаза, говорю (вроде бы лично ей, но заодно — всем сразу):

— Нет, ты знала лишь те виды любви, которые навязали тебе — великой богине Любви. Ты даже замуж вышла за навязанного тебе бога.

Афродита грустно усмехается: