Сны в Улье (СИ)

Люди в зале снова завизжали от восторга, и я понимал, что мне нужно играть еще громче, чтобы удовлетворить их.  Моя симфония была написана для умеренно тихой игры, но здесь так было нельзя. Крещендо!  Я до боли нажимал на клавиши, но мне все казалось, что я должен делать это сильнее. Я размазывал по белым и черным клавишам капельки крови и грязи, оставляя разводы и отпечатки подушечек пальцев. Поток крови добрался  до верхнего мануала, и стал, как по лестнице стекать вниз. Когда я основательно почувствовал ее под своими пальцами, я, сначала услышал хруст, а потом почувствовал боль в среднем пальце. Он сломался в крайней фаланге и выгнулся наружу. Не такая уж и сильная боль, я мог продолжать играть. Вскоре такое же случилось и с мизинцем и указательным пальцем другой руки. Развитая мелкая моторика важна для музыканта даже больше, чем для хирурга. Руки нужно беречь. Кажется, еще несколько пальцев я вывихнул, костяшки приняли неестественное положение.

Тише, тише, тише. Какое-то помешательство, я должен перестать. Усилием воли я заставил себя не жать так сильно, но перестать играть я не мог. Люди больше не аплодировали и не визжали. Послышался тонкий мальчишечий голос, к которому присоединились другие. Хор мальчиков, я узнал каждого. Кровь точно принадлежала им. Некоторые знания приходили мне в голову, и я не сомневался в их правильности. Я - мудрец или сумасшедший. Лучше бы я сломал еще несколько пальцев, только бы на этот раз почувствовал боль в полную силу. Я бы хотел сконцентрироваться на боли, чтобы не думать о мертвом хоре. В отличие от моей музыки, их голоса звучали чисто. Они каким-то невероятным образом вписывались в звучание. У моей музыки не должно быть слов. В церковном хоре не всегда сразу понятно, что поют, но я вслушался и узнал текст одной из своих самых дурацких последних песен. В ней пелось, что скоро за всеми нами придет крылатый олененок, чтобы бы забрать в волшебную страну, где нам больше не придется оплачивать счета и просыпаться без одеяла. Нам всем просто не о чем будет беспокоиться, и никому не нужны не будут таблетки для счастья. В песне не было никакого смысла, но я знал, что современная молодежь любит абсурдные песни. Любят тексты про наркотики, даже те, кто их никогда не употреблял. А я любил оленят. Все их любят ведь. В ней нет никакого смысла, как они могут ее петь, не должны! Я мог бы сочинить тысячу хороших песен для вас. Вы бы исполнили их, и я стал бы таким же популярным, как, например, Шопен. А когда бы вы выросли, то поняли, что на самом-то деле песни вам не так уж и нравятся.

Мертвецки бледные, как Хенрик, он все старательно тянули ноты, широко раскрывая рты, слегка нахмурившись от сосредоточенности. Раслав увидел, что я смотрю на них. Он перестал петь и сделал шаг ко мне. Что же теперь будет? Он упал на пол и забился в судорогах. Я закрыл глаза.

Они перестали петь, но я не мог остановить себя и продолжал играть. Сидеть с закрытыми глазами страшно, я не знал, что еще мне приготовит Улей. Я не боялся, что они стоят за моей спиной, или у каждого из них вдруг окажется по маленькому ножичку. Это не было страшно не потому, что я был мертв, а потому, что это было бы лучше. Ничего не видеть вокруг было страшно, но в тоже время это было большое искушение, сидеть вот так и не смотреть в их лица. Я должен был.

Когда я открыл глаза, я увидел их сразу. Они были развешаны за края одежды на трубах моего органа. Они больше не напоминали живых совсем ни чем, то есть они висели как мешки, прогибаясь под тяжестью своих тел. Маленьких тел. Видеть их такими было даже ужаснее, чем говорить с Хенриком или наблюдать за тем, как он падает под лед. Потому что теперь реальность их смертей ударила меня в лицо почти также сильно, как когда они умерли. Это я, только я виноват.

Почему я не могу перестать играть? Мелодия становилась какой-то надрывной, менее жуткой, но более чувственной и грустной, будто бы я подбирал саундтрек к своему нынешнему состоянию. Фильм бы про меня был бы комедией или мелодрамой? Или, судя по крови на клавиатуре, ужасы? Страшно смешной фильм. Моя роль главная, и сценарий тоже мой. Все это идет из моей головы, значит, я могу этим управлять.

Я знаю, как выбраться, я найду Яну, я перестану играть эту устрашающую музыку. Все вокруг должно исчезнуть! Только я здесь, никого больше нет, ничего нет! Мою вину в прошлом не изменить, и я был готов за нее страдать всю оставшуюся вечность, но я взял ответственность за Яну, и я спасу ее. Если вокруг меня что-то и есть, то это только вопящие боги, а не мое прошлое!