Собачьи кости под дубом (СИ)

- Я бы попросил хорошей выпивки...

- Нельзя, это незаконно.

Маяковски понимающе кивает.

- Тогда просто воды и душ.

- Точно не хочешь поесть? Все обычно пытаются наесться перед казнью, в последний раз...

- Точно, - Ричард раздраженно смотрит на смотрителя.

- Может, хочешь что-то еще? Последнее желание?..

- Девушка, которая приходила ко мне три дня назад, - Маяковски переводит дыхание и проводит ладонью по лбу. Он ведь даже не знает её имени. - Я бы хотел с ней встретиться снова. Она была милой...

- Нельзя, её задержали. Как мне известно, ей грозит срок за подделку документов, а еще она вроде как твой подельник теперь, - Он задумчиво потирает подбородок. - Но это не сразу, она чуть не утонула в ледяном озере, вряд ли после такого ее сразу отдадут под суд. Ничего точно я, конечно, не знаю, просто слышал сегодня утром, как Шеррил со своей сотрудницей говорила об этом, - мужчина, задумавшись, чешет затылок. - Она, в общем, сейчас в реанимации, та девушка.

- А Шеррил это..?

- Моя жена, она же брала у тебя показания, сразу после той девчонки.

- Да, я просто хотел убедиться, что все правильно понял.

Смотритель кивает и затем осторожно спрашивает:

- А эта девушка... Ты хотел бы встретиться с ней чтобы... ну... - он выразительно приподнимает брови.

Маяковски смотрит на мужчину и морщится, понимая, к чему клонит мужчина.

- Поговорить, - в голосе Ричарда появляется странная, не свойственная ему, интонация презрения. Он обычно так не разговаривает с людьми, предпочитая держать подобные эмоции внутри, под контролем и старается как можно реже давать им возможность проявить себя как-то внешне. - Я хотел бы поговорить с ней.

- Я так и понял, - смотритель пристыженно отводит взгляд и потирает шею.

Больше никто не проронил ни слова. Маяковски было все равно, смотритель чувствовал себя неуютно. Они просидели так в полной тишине еще минуты три, после чего смотритель ушел, не выдержав. Он сказал, что если Ричард все-таки захочет поговорить, то смотритель может прийти еще раз. Но Маяковски говорить вовсе ни с кем не хотелось, он также отказался от встречи со священником, заявив, что он атеист. Никто не стал возражать и уговаривать его.

Звонок от генпрокурора раздался ровно в девять утра.

Ричард вслушивался. Он ждал услышать шаги, сначала отдаленные, то и дело шаркающие по полу, затем громче и ближе. Яснее и отчетливее в коридоре раздавались шаги. Четыре чужих ноги твердо ступали по бетонному полу. Наконец-то. Наконец-то все это закончиться.

***

Глаза краснеют, а губы начинают дрожать. Маяковски смирился с тем, что он уже ничего не может исправить и не усугублял ситуацию. Он мог бы сопротивляться, мог бы кричать и вырываться, но какой в этом смысл? Приговор неизбежен, его все равно приведут в действие. Он не хочет умирать. Он хочет оказаться дома, на берегу своего озера, вдыхать чистый морозный воздух, смотреть на мир, что теперь казался ему таким важным. Маяковски так много не замечал все это время. Обращал внимание на различные мелочи, которые этого внимания и не заслуживали. Он находился рядом с Марго, когда должен был быть где угодно, лишь бы подальше от неё. Он не совершил и половины тех поступков, которые ему следовало бы совершить. Он делал ужасные вещи и считал, что все делает правильно. Он совершал ошибки и не чувствовал вины. А теперь...

Душа Ричарда разбивалась на тысячи осколков, что пронзали грудь изнутри, затрагивали сердце, легкие. Вот что хуже любой инъекции - раскаянье. Маяковски сожалел о многом, о том, что, поддавшись эмоциям, потерял голову, начав убивать. Он не только лишил жизни тех девушек, но и забрал её у самого себя. Маяковски жалел, что не сказал Бёрг правду о том, что она ему не очень интересна, в самом начале, что позволил ей ступить на порог своего дома, что показал ей свои работы. Он жалел обо всем. Жалел, что из-за него, та невинная девушка теперь окажется в тюрьме. Он ведь и её лишил будущего. Ричард и подумать не мог, что разрушает все, к чему прикасается. Он хотел творить.

Но в итоге он остался один, он умирает один, никого нет рядом с ним. Чужие люди, охранник с оружием и... палач, не назвать его иначе. У него нет родных, они либо мертвы, либо не хотят иметь с ним дела. Он же преступник, убийца. Единственный человек, кто мог бы поддержать его сейчас, по-настоящему успокоить - та девчонка. Будь она здесь, наверное, было бы легче. Он бы сказал ей, как ему жаль, что все вышло таким образом. Сказал бы, как он сожалеет, что она оказалась впутана во всю эту ужасную историю. Он бы сказал ей, как сильно обо всем сожалеет. Молил бы её о прощении.

Потому что только сейчас Маяковски понял, что все бы могло быть иначе. Если бы он только нашел в себе силы, наверное, даже и храбрость чтобы остановить её тогда. Узнать ее имя, помочь ей. Схватить за запястье и не отпускать.