Собор

— Элиза, — воскликнул архитектор, поднимая на жену удивленные глаза, — откуда кровь? Что у вас случилось?

— Это кровь из Алешиного носа, — ответила, не раздумывая, Элиза. — У него, когда он пришел, опять началось кровотечение. Я едва остановила. Аня перепугалась до смерти… Знаешь, Анри, мне кажется, он ей очень правится…

— Алексей Анне? — Огюст пожал плечами. — Я давно заметил. Ну так что же? Смешно было бы, если бы он да не нравился… Послушай, Лиз, ты знаешь, что такое там было? Что было сегодня, а?

— Знаю, — Элиза сидела в кресле напротив мужа и при этих словах вся подалась вперед. — Было восстание. Восстали полки, но их разогнали и расстреляли на Неве.

Монферран посмотрел на нее недоуменно и даже немного испуганно:

— Откуда тебе известно это? Кто-то здесь был? Кто-то тебе рассказывал?

— Никого здесь не было, — почему-то поспешно ответила молодая женщина, — но я сама ходила на площадь. И к Неве.

Огюст вскочил с кресла. Ему показалось, что огонь камина выплеснулся на ковер, ему под ноги.

— Ты… Днем?! Но ведь там стреляли!

Элиза засмеялась:

— Ах, как испугался! Но вот же я, дела… Я не могла не пойти туда, Анри, ну ты же понимаешь… Я знала, что и ты ведь тоже там. Правда, тебя я не видела. Но зато увидела, что творится на изгороди твоего строительства, и поняла, что ты уже там. И тогда ушла.

— Дрянная, сумасшедшая девчонка!

И он с возмущенным видом отвернулся к камину.

Элиза тоже встала, знакомым движением сзади обняла плечи мужа и стала ластиться, ероша левой рукой волосы на его висках, слегка касаясь губами его щеки, грея ее дыханием.

— Извини, Анри, не сердись на меня, пожалуйста… Я же циркачка… Натура такая. Зачем ты женился на циркачке?

— Лучше никого не нашел! — по-прежнему сердито ответил Огюст, но тут же обернулся, — Элиза, Элиза! Кто бы мог подумать, что здесь это произойдет… Ах, как странно, как дико! Как страшно…

— Ты осуждаешь их? — тихо спросила она. — Тех, кто восстал?

Огюст вспыхнул:

— Конечно, да! Для чего они пролили кровь? Для чего подставили мирных людей под картечь? Или им неизвестно, что революции — это кровь?

— Но они хотели отмены рабства, Анри!

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? — спросил Огюст.

На миг Элиза смешалась, потом решительно ответила:

— Об этом говорили там, на площади.

— Ты не так хорошо понимаешь по-русски, чтобы разбирать быструю речь, Лиз. Кто сказал тебе? — вновь настойчиво спросил Монферран.

Но она упрямо мотнула головой:

— Слово «рабство» я хорошо понимаю. Вспомни, как Сухоруков кричал: «Это мой раб!» — когда бил Алешу головой о карету… Анри, ты же сам считаешь, что рабства в цивилизованной стране быть не должно!

— Тише! — он схватил ее за руки и притянул к себе, будто испугался за нее. — Тише, Лиз, тише… Да, да, я считаю так, но я считаю, что этот вопрос можно решить и без революций. Они слишком дорого обходятся! Послушай, Лиз, давай, ради бога, не будем об этом говорить… Прошу тебя. Если Луи спит уже крепко, то я пойду на него взглянуть, и давай ляжем. Да?

— Да… Да, конечно, — прошептала Элиза и опустила погасшие в одно мгновение глаза. — Да, пойдем к Луи.

Детской в квартире на Большой Морской прежде не было. Огюст сам ее сделал, пригласив для этой цели двоих рабочих, которые попросту отгородили стеной дальнюю часть коридора с небольшим окном, а дверь библиотеки, оказавшуюся за новой стенкой, перенесли правее, прорубив новый дверной проем. Маленькая квадратная комнатка была обита золотистым штофом и украшена изящнейшими барочными орнаментами. Пол ее целиком покрывал ковер со светлыми, акварельными узорами, и посреди этого ковра, в сплетении вытканных на нем розовых кустов, стояла, окутанная дымом кисеи, белая, невесомая колыбелька.

Войдя в детскую, Элиза тихо откинула край полога.

Кудрявая головка ребенка была немного повернута к двери, и вошедшие увидели серьезное личико с приподнятыми, будто в минуту сомнения, бровками, казалось прорисованными коричневой тушью. «Самый курносый из всех носов» (так прозвал Огюст нос своего сына) безмятежно сопел, ибо Луи не знал и не ведал о потрясениях, свершившихся в этот день. Ему просто не было до них дела.

Несколько минут муж и жена стояли над колыбелькой, держась за руки, ничего друг другу не говоря. Потом Элиза опустила полог и потянула Огюста за руку, шепнув чуть слышно:

— Идем… Не то проснется. Он стал просыпаться от взгляда.

Они уже выходили из комнатки, когда над входной дверью залился звонок. Элиза вздрогнула и вся напряглась, и Монферран почувствовал, как задрожала ее рука в его руке.

Из комнатки в другом конце коридора выскочила Анна, подбежала к двери, спросила: «Кто?». Ей что-то ответили, но что именно, слышно не было. Девушка отшатнулась от двери, кинулась к хозяевам и, дрожа с ног до головы, пролепетала:

— Это… полиция!

— Ну и что? — зло проговорил Монферран. — Подумаешь, событие! Теперь, наверно, по всем домам, что поближе к площади, будут ходить. Однако мы не так уж и близко… Черт бы их побрал! Открой!

— Нельзя, барин! — воскликнула Анна и вдруг расплакалась.