Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Вскоре вышел посланник – скотник, самый речистый – и заверил Иакова: никто не желает причинить ему вред. Они просто хотят позвать его с собой – выпить, поплясать. Мужик тараторил, запинался, коверкал слова. Дружки его, уже пьяные, буйно смеялись, вопили, точно дикие звери. От веселья они катались по траве, держась за животы, и Иаков знал: на сей раз они не отстанут.

«Хорошо, – наконец произнес он. – Я пойду с вами, но есть ничего не буду».

«Жид, жид! Идем, идем! Хватай его, хватай!»

В Иакова вцепился десяток рук, и его куда-то потащили. Он различил холм, на котором стоял покосившийся и осевший сенной сарай. От толпы исходило жуткое зловоние; запахи пота и мочи смешивались с чем-то смердящим, что не имело и названия, – будто все эти тела заживо гнили. Иакову пришлось зажать нос, а девицы смеялись над ним до слез. Мужики, державшие друг друга за плечи, гоготали, довольно ржали, а то и лаяли, как псы. По дороге кто-то валился наземь, но другие даже не задерживались, чтобы помочь упавшим, а просто переступали через тела и шли дальше. Иаков не понимал; смятение охватило его душу. Как могут дети Адама, созданные по образу Бога, пасть в такие бездны? Эти парни и девки… у них ведь есть отцы и матери, есть мозг, есть сердце. Они ведь не слепые, они могут узреть чудеса Божьи!

Иакова привели на открытый участок с вытоптанной и заблеванной травой. Бочка водки, пустая на три четверти, стояла у почти угасшего костра. Пьяные музыканты били в барабаны, дудели в дудки, кто-то бренчал на лютне со струнами из бычьих жил, кто-то дул в бараний рог, будто наступил Рош-ха-Шана, еврейский новый год. Но для кого звучала вся эта музыка? Для тех, кто уже напитался ядом? Кому хватало сил только на то, чтобы валяться на траве, хрюкать, подобно свиньям, лизать землю и что-то невнятно бормотать лежащим на ней камням? Многие валялись безжизненными тушами. На небе сияла полная луна. Девка, обхватив руками ствол, горько рыдала. Прошел скотник, подбросил в костер веток и едва не завалился туда сам. Почти тут же другой пастух, заросший волосами, будто шерстью, попытался затушить пламя, мочась на огонь. Девки завывали, визжали, орали как кошки. Иаков едва мог дышать. Он уже не раз слышал такие крики, но они всегда повергали его в ужас.

«Да, теперь я увидел это, – сказал он сам себе. – Вот та мерзость, что побудила Бога потребовать пустить под нож целые народы».

Отчасти потому он и негодовал на Господа, будучи мальчишкой. Зачем велеть Моисею уничтожать народы? Какой грех совершили малые дети? Но теперь Иаков видел эту чернь – и понял: есть порок, вытравляемый только огнем. Тысячи лет поклонения идолам выжили в этих дикарях. Сквозь расширенные, налитые кровью глаза на него смотрели они – Ваал, Астарта и Молох (Singer 1962, 56–57).