Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Как я уже упоминал, неверующие часто считают, что якобы иррациональная природа религии интереснее и в большей мере заслуживает объяснения, нежели ее общинная природа. Рациональное мышление воспринимается как золотой стандарт, по сравнению с которым религиозные верования выглядят настолько неполноценными, что становятся почти непостижимыми. Эволюция же заставляет нас думать об этом совершенно по-иному. Золотым стандартом становится адаптация, на фоне которой рациональное мышление следует оценивать наравне с другими видами мышления. В мгновение ока рациональное мышление становится необходимым условием объяснения человеческой психики во всей ее полноте – но все же условием недостаточным, – а так называемые иррациональные особенности религии могут изучаться с полным правом как потенциальные адаптации, а не как слабоумные родственники рационального мышления.

«Иррациональные» черты кальвинизма с точки зрения эволюции выглядят на удивление функциональными. При всей своей потусторонности кальвинизм заставил общину верующих вести себя в реальном мире адаптивно – а только этого мы и ждем от эволюции. Кальвинизм даже обеспечил проведение натурного эксперимента по модели «до и после», выявив воздействие религиозных верований на функциональную организацию группы. До Кальвина Женева из-за внутреннего разлада была расколота, несмотря на сильное гражданское правительство и настоятельную потребность в объединении. Когда Кальвин и Фарель впервые представили свои планы, их тут же изгнали из Женевы – но через три года их же пригласили обратно, поскольку город начал опасаться за свое выживание в качестве социальной единицы.

События, произошедшие в отсутствие Фареля и Кальвина, показали тесную взаимозависимость преобразований и автономии, нравственности и морального духа. Хотя городской совет был в основном озабочен независимостью и моралью города, постепенно осознавался тот факт, что религиозную повестку дня, предложенную Фарелем, уже не отложить. Партия сторонников Фареля, возможно, не особо жаждала проводить религиозную реформу или ратовать за общественную мораль; но тем не менее все выглядело так, будто от этих мер зависело выживание Женевской республики (McGrath 1990, 103).

Макграт поставил рядом слова «моральный дух» и «нравственность», и это наводит на мысль о том, что сильное и разделяемое этическое чувство необходимо для того, чтобы оживотворить общество и направить его к общей цели. И для современных обществ это верно в неменьшей степени, чем для групп охотников-собирателей. Влияние кальвинизма на Женеву было настолько глубоким, что город обрел в международных делах вес, несоразмерно высокий по сравнению с его экономической важностью.

Несмотря на дисциплину, основанную на страхе репрессий, на жесткие законы и на патерналистские средства управления, положительные и конструктивные элементы системы Кальвина становились все более и более эффективными. Народ Женевы слушал проповеди по несколько раз в неделю. Подрастало новое поколение, которое училось в воскресной школе Кальвина, наставлялось его нотациями, могло цитировать его катехизис, петь псалмы, читать Библию и понимать прочитанное. Возможно, в истории еще не было общин, столь обработанных идеологически и приученных к дисциплине (McNeill 1954, 190).

В будущем еще предстоит исчислить эффект, оказанный кальвинизмом на функциональную организацию Женевы, и это важно – но цифры, возможно, лишь еще яснее подтвердят выводы, сделанные исследователями жизни Кальвина. История кальвинизма, этого натурного эксперимента, обеспечивает мощную поддержку организмическим воззрениям на религию, столь мощную, что лучшего нельзя и ожидать от одного-единственного исследования конкретной ситуации.

Когда великий антрополог Эдвард Эванс-Притчард (Evans-Pritchard 1956, 314) делал обзор современных ему теорий религии, он пришел к следующему пессимистическому заключению: