В кальвинизме легко различить тот же самый охраняемый эгалитаризм, характерный для групп охотников-собирателей. Впрочем, у кальвинизма есть и другие черты – культурные надстройки, позволяющие механизмам работать на более крупной масштабной шкале. Ни один житель города размером с Женеву просто не сможет отслеживать поведение всех остальных жителей – но можно избрать старейшин (пресвитеров), чтобы те надзирали за участками города, где они знают всех поименно. Тысячи людей не могут принимать участие в принятии единодушного решения – но группа пасторов весьма похожа на группу охотников-собирателей, сидящих на корточках вокруг костра. Тысячи людей не смогут сами собой примириться в вопросе о том, как всем себя вести – но достичь единообразия возможно: в этом помогут многие методы кальвинизма и других религиозных систем. Но прежде всего кальвинизм – как и охотники-собиратели – не доверяет человеческой природе, и это недоверие, предполагающее, что люди могут эксплуатировать друг друга на всех уровнях социальной иерархии, создаваемой той или иной моралью, само по себе служит защитой от эксплуатации. Парадигма основных эволюционных переходов, которая в настоящее время формируется в биологии, сосредоточена прежде всего на представлении о механизмах социального контроля, предотвращающих разрушение групп изнутри и превращающих группы организмов в группы-организмы. В главе 1 мы уже отмечали, что эту парадигму можно применить и к генетической эволюции человека, и к образу жизни групп охотников-собирателей. Пример кальвинизма показывает, что ее можно распространить и на культурное развитие человека, и на природу современных обществ.
Джейкоб (Jacob 1977) описал эволюцию так: это изобретательница-самоучка, «мастерица», создающая новые структуры из старых частей. Сравнение с «мастерицей» очень четко раскрывает то, что врожденные психологические механизмы не обязательно ограничивают культурную эволюцию, а скорее обеспечивают ее строительными блоками, из которых она создает бесчисленные формы. Прощение и вера – вот два примера способностей из психологического арсенала любого нормального человека, несомненно применимых вне религиозного контекста и используемых по-новому в системах религиозных верований, созданных культурой. Кальвинизм постиг основы людской психологии, и это отмечали исследователи жизни Кальвина, например Макграт (McGrath 1990, 224), увидевший «фундаментальный вклад кальвинизма в форме порождения психологических импульсов на основании его системы верований». Макграт приписал эту догадку Максу Веберу (1930). Как известно, Вебер предполагал, что кальвинизм дал начало протестантской профессиональной этике и духу капитализма, пронизывающему современную жизнь. Тезис Вебера высвечивает и другую сторону сравнения с «мастерицей»: не старые части, но новую структуру, которая объяснима лишь в терминах современной истории и ни в коем случае не может считаться адаптацией к анцестральной среде. Обществоведы все еще принимают тезис Вебера всерьез – и, в общем-то, правильно делают (напр., Lessnoff 1994). Природу человека можно выстроить из старых частей, но она тем не менее способна развиваться посредством непрерывной культурной эволюции.
В главе 2 я утверждал, что функциональный дизайн можно показать, не обращаясь к вопросу о творящей силе или силах. Уильям Гарвей (Harvey [1628] 1995) был прав, говоря о функциях сердца и системы кровообращения – он разве что неверно указывал на Бога-Творца как на автора всей задумки. Экономисты Чикагской школы выявили функциональную природу коммерческих компаний, не зная, какие силы в ответе за то, что та появилась. Рациональный план? Слепое подражание успешным конкурентам? Еще более случайный процесс дифференцирующего отбора и воспроизводства фирм? Важно отделять вопрос о дизайне от вопроса о том, как именно и кем (или чем) тот был задуман. Вот почему мне кажется, что к концепции Эльстера об интенциональном объяснении следует относиться как к одному из вариантов функционального объяснения. В случае кальвинизма мы можем прийти к выводу, что перед нами взаимозамкнутая и имеющая цель система – еще до того, как зададим вопрос о ее творце (или творцах). Но если функция уже установлена, мы, ясное дело, хотим знать, как она появилась.