Собрание повестей и рассказов в одном томе

…На обратном пути Пашута заехала в храм. Впервые вошла одна под образа, с огромным трудом подняла руку для креста. Под сводами нового храма, выстроенного лет пять назад, в будний день и в час, свободный от службы, искали утешения всего несколько человек. В высокое окно косым снопом било солнце, чисто разносилось восторженное ангельское пение – должно быть, в записи, истаивая на круглой медной подставе, горели свечи. Неумело Пашута попросила и для себя свечей, неумело возжгла их и поставила две на помин души рабов Божьих Аксиньи и Сергея и одну во спасение души Стаса.

1995

Поминный день

Ровно год прошел, как таким же солнечным сияющим днем утонул Толя Прибытков, Сенин сосед по верхнему порядку улицы, здоровый 40-летний мужик. Никому не объяснив, куда, зачем, спустился он под вечер на берег, столкнул лодку и, сделав широкую залихватскую дугу, пустил лодку в низовья. Мотор у него и заглохни. На виду у поселка долго возился он с ним, дергаясь над заводным тросиком, выдернул-таки искру, мотор взревел, лодку рвануло и вырвало из-под Толи, скинув его в воду. Закричал он, обнаружив, что лодка уносится, хорошо слышны были его отчаянные крики в поселке, все отчаянней, все взрыдистей и захлебистей. Но, пока прибежала версты за две от берега первая спасательная лодка, все уже смолкло, все выровнялось и снеслось в мутную тишь и гладь. Больше Толю не видели. Как ни искали, как ни выкликала жена его, Надя, оставшаяся с выводком девчонок, вода не отдала Толю, похоронила сама.

Смерть обычная теперь, при разлившемся море. Разбухшая неряшливо, застойная вода, забитая каким-то мелконьким не то древесным, не то илистым сеевом, никого не питающая – полей не стало, для питья люди качают из-под земли, из скважин, рыбой все больше и больше брезгуют, обнаруживая в ней глисты, – полумертвая эта вода берет за свое бесплодие живую дань. Смерть обычная, но необычно было то, что серьезный, умный мужик повел себя почему-то по-мальчишески, нырнув в воду ни с того ни с сего. Что ему было делать в низовьях, если к ягодам, к покосам в июне еще рано, а черемши и под своим боком полно? На ночь глядя ни по какой охлопоте делать там нечего. Сетку он с собой не взял, одет был легко, в пиджачишко, да и сказал бы, если бы отправлялся по серьезной причине. Почему, если правил он в низовья, не взял сразу от берега вправо, а стал как-то показно заглубляться через левое плечо? И почему трезвый, опытный, выросший на воде, тысячу раз снимавший лодку с дрейфа без рывка, механик, каких мало, так оплошал на этот раз? Самое же непонятное – почему не сказался? Надя была рядом, у коровы, девчонки бегали за воротами, и он прошел мимо них, окликнув чем-то, что они потом и припомнить не могли. Это совсем на Толю не походило – взять и исчезнуть! Или так властно и капризно позвала смерть, что кинулся не помня себя?

Об этом и рассуждали на поминках. Рассуждали в сотый и тысячный раз, толкли одно по одному, но, поскольку никакого ответа вытолочь не могли, принимались снова и снова. Собрались в ограде под навесом за длинным составным столом. Толя был мужик крупный, крепкий, сколоченный с аккуратной щедростью и таким же размашистым, крепким и аккуратным оставил после себя хозяйство. Изба его стояла на углу большой улицы, Школьной, по находившейся по ней школе, и поперечному, идущему к воде проулку. С проулка и вел в ограду въезд через высокие глухие ворота, окрашенные, как в старину, и вход слева через пешие ворота под тем же навершием. Просторная ограда наполовину, ближе к избе, выстелена плахами и наполовину, ближе к баньке справа, отпущена под травку. Банька совсем еще свежая, непотемневшая и высокая – жилого вида, который к тому же еще оживлялся двумя бодро глядящими на две стороны окошками.

Задний заплот ограды тоже глухой, за ним огород. В правом углу – выставившись в огород задом, летняя кухня, между нею и крылечком в избу навес, под которым и сидели. Лишь избу Толя не решился перестраивать, изба была давняя, дедовская, поднятая еще от Ангары, из старой деревни. Только обшил ее вагонкой, чтобы лучше смотрелась да меньше продувалась, и заменил черную тесовую крышу на шиферную. Все вроде учел, все успел. Не успел поднять девчонок, их осталось четыре, младшей теперь три года. Не успел, испуганный, как и все, новой жизнью, так направить хозяйство, чтобы оно при любых передрягах оставалось неприступной крепостью.