Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки

Однажды вечером, когда уже зажгли свет и сгустились за окном ранние ноябрьские сумерки, крепкая рука Зины легко прикоснулась к плечу Татьяны. Теплое, дружеское прикосновение, но в лице девушки скрытая лукавинка. Татьяна встала, и они вместе вышли на лестничную площадку.

— Приехал один иностранец, любитель и большой знаток книг, — сообщила Зина. — А у нас выставка переплета в отделе старопечатных книг. Интересно, что он скажет о наших редкостях! Правда, интересно? Он говорит немножко по-русски. Вам теперь тоже не мешает познакомиться с книгохранилищем. Тем более, что вы ни разу не ходили по библиотеке с экскурсиями.

Вначале с легким любопытством, а потом совершенно завороженная, Татьяна ходила с Зиной по отделу рукописей. Древние лечебники, написанные ведунами-знахарями, особенно заинтересовали ее. Когда-нибудь врач Зернова придет сюда, чтобы по-настоящему ознакомиться с ними. Наверное, там немало дельных советов, почерпнутых из народной медицины. Архангельское Евангелие 1092 года… Эта рукопись сохранилась со времен половецких набегов на Киевскую Русь, которой правил Владимир Мономах. При одной мысли об этом захотелось потрогать неровно обрезанные края пергамента, деревянный переплет, скрепленный бечевками и суровыми нитками. Книга вышла в единственном экземпляре и прожила чуть не девятьсот лет…

Рассеянно посмотрела Татьяна на Зину, что-то шептавшую ей, и на выхоленную руку иностранного гостя, державшего древний пожелтевший свиток.

Как богато Евангелие XVI века, с заставками и изображениями святых, покрытыми настоящим растворенным золотом, с золотыми точками и запятыми на каждой строчке, расставленными не как знаки препинания, а для красоты! Есть в этой роскошной древней рукописи простодушная наивность, напоминающая каменного истукана во дворе библиотеки.

Или вот еще «Лицевое житие Сергия Радонежского» с иллюстрациями на каждой странице. Краски, изумительные по яркости цвета и по богатству подобранных оттенков. Сергий представлен в движении: вот он благословляет Дмитрия Донского на битву с татарами в церкви, изображенной в разрезе, на общей панораме монастыря, рядом нарисовано, как он отошел от князя, и князь, на этом же рисунке, выходит из церкви. Так дети рисуют. А текст внизу выписан клином, последние слова разбиты на слоги и даже на отдельные буквы, занимающие целую строку, а где и этого не хватало, до нижнего края страницы подписаны одна под другой запятые и точки.

Кандидат филологических наук Конюшина, работающая в отделе двадцать пять лет, знакомит иностранца с историей отдельных рукописей и архивов, называет имена профессоров, писателей, художников, которые изучали их в библиотеке.

— А сколько стоит этот уникум? — спрашивает иностранец и тычет длинным пальцем в рукопись Саллюстия XV века.

Кандидат филологических наук сбивается на полуслове, недоумевающе и чуть смущенно пожимает плечами:

— Сразу трудно сказать.

«Сколько же все-таки стоит рукопись? — подумала Татьяна, глядя на рабочую тетрадь Джордано Бруно. — Вот это он сам написал, сам делал эти чертежи и вычисления. А потом его сожгли на костре, а тетрадь осталась, как реликвия святая. Можно ли оценить ее?»

— Видели, каков любитель? — шепнула Зина, входя с Татьяной в отдел старопечатной книги. — В уникумах он действительно знает толк.

Татьяна не нашлась что ответить, молча осмотрелась. Древним монастырским духом пахнуло на нее от низкого, хотя и светлого, помещения в первом ярусе книгохранилища, от книг, расставленных и разложенных по столам. Здесь была выставка переплетов. В кожаных и железных покрышках с обрывками цепей, которыми их приковывали к аналоям, староцерковные книги имели внушительный вид. Но теперь Татьяна с интересом присматривалась и к иностранцу. Он знакомился с книгами со страстью коллекционера: трогал бумагу, гладил бархат и сафьян переплетов, разглядывал в лупу тончайший узор из серебра сканой работы. Он даже обнюхивал некоторые книги.

— А сколько стоит этот уникум? — спросил он снова, когда выхоленная его рука точно приклеилась к Библии, напечатанной на первом станке Гутенберга.

Татьяна быстро взглянула на сотрудницу. Главный библиотекарь отдела Марья Александровна Кондратьева, которая четверть века провела среди книг, тоже пожимает плечами:

— Не знаю… наверно, десятки тысяч.

— А сколько стоит этот уникум? — повторяется стандартный вопрос над парижским изданием Пигуше 1490 года — «Часословом», изумляющим богатством орнамента, сделанного от руки, и над двумя книгами «Апостола», напечатанными Иваном Федоровым (один — в Москве, второй — во Львове, с послесловием изгнанного первопечатника о своих мытарствах).

«Что это он? Как будто в лавку пришел, — подумала Татьяна с раздражением. — „Сколько?“ да „сколько?“. Просто даже стыдно!»

Когда иностранец с невозмутимым упорством осведомился о стоимости «Божественной комедии» Данте с рисунками Боттичелли, сделанными специально для этой книги, напечатанной в 1481 году, на сцену выступила Евгения Ивановна Кацпржак — заместитель заведующего отделом.