Собрание сочинений. Том 1

Владелец концерна газеты «Ди Цайт»

и журнала «Штерн», пригласивший нас, Герд Буцериус оказался одним из самых образованных капиталистов, которых я не мог раньше и вообразить, воспитанный на «Мистере Твистере». Это был настоящий интеллигент, прекрасно знавший литературу и надеявшийся со мной подискутировать о Марксе, которого он знал назубок, но был удивлен и несколько разочарован тем, что я по уровню явно не годился ему в оппоненты, да и желания у меня большого не было, хотя мне нравился похожий на стихи «Коммунистический манифест»: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», а еще песня «Интернационал», которую в детстве напевал во время уколов, представляя себя под пытками, словно краснодонца. Однако Герд Буцериус задал мне вежливый вопрос насчет строчки «кто был ничем, тот станет всем». «Не кажется ли вам, что если ничто станет всем, то ведь и все может превратиться в ничто?», на что ответа я не нашел. Но у нас были те же любимые книги «На Западном фронте без перемен» Ремарка и «Волшебная гора» Томаса Манна, а из новых писателей мы оба любили Генриха Белля – особенно «И не сказал ни единого слова», «Ирландский дневник» и «Бильярд в половине десятого». Он пригласил домой Белля, с которым дружил, и я так обрадовался тому, что этот прекрасный писатель был еще и таким прекрасным человеком. Как хотелось бы, чтобы это было всегда! Писатели бы тогда гораздо лучше писали. Моя жена Маша, работавшая некоторое время врачом в писательском Доме творчества, рассказала мне, что давление у некоторых из писателей катастрофически повышается не когда о них печатают плохие статьи, а когда о других – восторженные.

Герд Буцериус сделал мне подарок к приезду – его газета объявила конкурс на лучший перевод «Бабьего Яра» – и победителем стал Пауль Целан родом из Черновиц – я чувствовал мощь этого перевода в чтении на моих выступлениях молодого, но уже знаменитого актера Максимилиана Шелла. Все мои поэтические вечера были в переполненных залах – слышать «Бабий Яр», да еще из уст молодого русского, в новой Германии это было чем-то особенным. На моих вечерах было много бывших военнопленных, которым плен стал спасением. Иногда на улицах, услышав мой русский, незнакомые люди бросались ко мне – представьте себе! – со счастливым криком: «Я был в плену!» и обнимали меня, приглашали выпить, вспоминая, как они боялись русских зверств, обещанных геббельсовской пропагандой, а подружились со столькими русскими, которые тоже были в плену у собственного государства, но страдали гораздо больше, чем немцы. В ГДР Францем Лешницером было прекрасно переведено мое стихотворение «Со мною вот что происходит», и его пересылали оттуда в ФРГ родственники, разделенные Берлинской стеной, воспринимавшие это стихотворение совсем по-своему – как надежду на воссоединение. Эта стена произвела на меня гнетущее впечатление, а в музее около «Чекпойнта Чарли» с экспонатами разных хитроумнейших, но иногда кончавшихся гибелью побегов я вдруг увидел цитату из моего стихотворения «Разговор с американским писателем» на немецком:

О, вспомнят с чувством горького стыда

потомки наши, расправляясь с мерзостью,

то время, очень странное, когдапростую честность называли смелостью…