Собрание сочинений. Том 1. Революция

Может быть, отчасти этим объясняется существование в практике церкви, имеющей несомненный опыт в технологии языка, двух имен для одного человека, при неполном вытеснении старого имени новым, например, не только Ярослав не христианское имя, но и современник Ивана Грозного Морозов носил имя, не обозначенное в святцах — Дружина.

Быт ощущается в момент становления его. Названия улиц Ленинграда были в 1919 году знаком перемены[404], сейчас они средства обозначения.

В словах «август, июнь, июль, царь, король» есть, вернее были, моменты увековечения имени, но эти слова «привились» и потеряли этот элемент. Чем лучше прививается переименование, тем оно бесполезнее. Как только слово прирастает к вещи, оно перестает ощущаться и лишается эмоционального тона. При более сложных переименованиях, когда образуются новые слова, происходит не только вытеснение одного слова другим, но и впадение нового слова в сферу старого.

Возьмем слово «октябрины», оно образовано из октября и крестины.

Несомненно, что это слово втягивает понятие в поле религиозного обряда. Оно не только вытесняет обряд, но и носит в себе его следы.

Оппозиция, имевшая место в некоторых коллективах против «октябрины», вероятно, вызвана «инами», так как это окончание несет в себе неожиданный, но навязчивый смысловой тон.

Иногда языковая техника пользуется тем новым смысловым ореолом, который получило старое слово.

Например, название «Чрезвычайная комиссия по ликвидации безграмотности» дает слово «Чрезвычайная» не в смысле необычная, а в связи со вторым словом «комиссия», таким образом, получается не чрезвычайная + комиссия + по ликвидации безграмотности, а чрезвычайная комиссия + по ликвидации безграмотности, т. е. как бы частный случай ЧК, на фоне которой и ощущается все построение.

Таково значение укрепления и создания нового названия.

Но дальше происходит явление, которое лучше всего исследовать на «языке революции».

Слово и целое выражение становится заклинанием.

Между термином, обычно выражаемым в нескольких словах, и предметом устанавливается привычная связь. Причем «выражение» обозначает уже не предмет, а, так сказать, место, занимаемое им в пространстве.

Граница явлений, соответствующих «выражению», быстро растет, переходные явления стремятся слиться с канонизованным. Они как бы закладываются за него, как за богатого сеньора.

Выражение становится фальшивой тенью предмета. В частном случае является то, что называется «революционной фразой».

Предполагается, что понятие, один раз проформулированное, останавливается.

Так продолжается до того момента, когда получается отрыв.

Особенностью стиля Ленина является отсутствие заклинания.

Каждая речь или статья как будто начинает все сначала. Терминов нет, они являются уже в середине данной вещи, как конкретный результат разделительной работы.

Спор Ленина со своими противниками, будут ли то его враги или товарищи по партии, начинается обычно со спора «о словах» — утверждения, что слова изменились.

К самой «языковой стихии», которую Ленин хорошо понимал, у него своеобразное отношение, ироническое отталкивание.

«Я бы очень хотел взять, например, несколько гострестов (если выражаться этим прекрасным русским языком, который так хвалит Тургенев) и показать, как мы умеем хозяйничать» («Основные задачи партии при нэпе», стр. 137). Здесь можно подумать, что ирония относится к слову «гострест».

Но вот другой пример.

«Этого мы не сознаем, тут осталось коммунистическое чванство, комчванство, выражаясь тем же великим русским языком» (там же, стр. 139). Здесь интересно, что слово создается на наших глазах и в то же время подчеркивается его противоречие с «языковой стихией», которая и существует для того, чтобы ей противоречили.

Формула, когда она является в агитационной работе Ленина, организована так, чтобы не закрепиться.

Ленин презирает людей, которые заучили книжки. Его стиль состоит в снижении революционной фразы, в замене ее традиционных слов бытовым синонимом.

В этом отношении стиль Ленина близко примыкает по своему основному приему к стилю Льва Толстого. Ленин против названья, он устанавливает каждый раз между словом и предметом новое отношение, не называя вещи и не закрепляя новое название.

Любопытно бегло просмотреть, как употреблял Ленин в своих статьях и речах бытовой материал. Прежде всего он берет часто материал невероятный, такой, который как будто подлежит замалчиванию.

Один воронежский профессор написал Ленину письмо, где перечислил все беды, которые он испытывал в провинции. Начальник отряда, расквартированного в его квартире, вмешивался в частную жизнь профессора и требовал, например, чтобы тот спал в одной постели со своей женой.

Ленин ответил на это письмо. В этом ответе он остановился на самом остром моменте, доказывая, что