Собрание сочинений. Том 3

Как стыдно одному ходить в кинотеатрыбез друга, без подруги, без жены,где так сеансы все коротковатыи так их ожидания длинны!Как стыдно —                     в нервной замкнутой войнес насмешливостью парочек в фойежевать, краснея, в уголке пирожное,как будто что-то в этом есть порочное…Мы,      одиночества стесняясь,                                          от тоскибросаемся в какие-то компании,и дружб никчемных обязательства кабальныепреследуют до гробовой доски.Компании нелепо образуются —в одних все пьют да пьют,                                        не образумятся.В других все заняты лишь тряпками и девками,а в третьих —                     вроде спорами идейными,но приглядишься —                               те же в них черты…Разнообразны формы суеты!

То та,        то эта шумная компания…Из скольких я успел удрать —                                               не счесть!Уже как будто в новом был капкане я,но вырвался,                    на нем оставив шерсть.Я вырвался!                   Ты впереди, пустыннаясвобода…              А на черта ты мне нужна!Ты милая,                но ты же и постылая,как нелюбимая и верная жена.А ты, любимая?                        Как поживаешь ты?Избавилась ли ты от суеты?И чьи сейчас глаза твои раскосыеи плечи твои белые роскошные?Ты думаешь, что я, наверно, мщу,что я сейчас в такси куда-то мчу,но если я и мчу,                         то где мне высадиться?Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!Со мною женщины в себя уходят,

                                                     чувствуя,что мне они сейчас такие чуждые.На их коленях головой лежу,но я не им —                   тебе принадлежу…А вот недавно был я у однойв невзрачном домике на улице Сенной.Пальто повесил я на жалкие рога.Под однобокой елкой с лампочками тускленькими,посвечивая беленькими туфельками,сидела женщина,                          как девочка, строга.Мне было так легко разрешеноприехать,              что я был самоуверени слишком упоенно современен —я не цветы привез ей,                                 а вино.Но оказалось все —                               куда сложней…Она молчала,                     и совсем сиротскидве капельки прозрачных —                                            две сережки

мерцали в мочках розовых у ней.И как больная, глядя так невнятно,поднявши тело детское свое, сказала глухо:                      «Уходи…                                   Не надо…Я вижу —               ты не мой,                               а ты – ее…»Меня любила девочка однас повадками мальчишескими дикими,с летящей челкой                           и глазами-льдинками,от страха              и от нежности бледна.В Крыму мы были.                             Ночью шла гроза,и девочка               под молниею магнийнойшептала мне:                    «Мой маленький!                                               Мой маленький!»ладонью закрывая мне глаза.Вокруг все было жутко                                    и торжественно,и гром,

           и моря стон глухонемой,и вдруг она,                   полна прозренья женского,мне закричала:                        «Ты не мой!                                          Не мой!»Прощай, любимая!                             Я твой                                       угрюмо,                                                   верно,и одиночество —                          всех верностей верней.Пусть на губах моих не тает вечнопрощальный снег от варежки твоей.Спасибо женщинам,                                прекрасным и неверным,за то,        что это было все мгновенным,за то,        что их «прощай!» —                                       не «до свиданья!»,за то,        что, в лживости так царственно-горды,даруют нам блаженные страданьяи одиночества прекрасные плоды.1959