В писательском Доме творчествадо самой поздней порыс неколебимой точностьюпадают в лузы шары.Писатели Минска и Киева,играя весьма остро,вооруженные киями,борются за мастерство.Тяжкую штору отдергиваю,лбом прижимаюсь к стеклу.Слышу гудки у Дорохова,вижу сырую мглу.Как она быстро сгущается!Хоть бы одна звезда!Что-то со мной прощается,видимо, навсегда…Успокоительно, вяжущеполная мгла настает.Небу чего-то важногоявно недостает.И под гудки встревоженные,под звон апрельского льда,мокрая и взъерошенная,вылупилась звезда.В этой туманной полночис мглою в неравной борьбеочень ей надо помощи —знаю сам по себе.Чудится или кажется?Лбом я к стеклу прирос.Странные тени, покачиваясь,движутся между берез.Тени большие, тревожныеко мне направляют шаги.Вижу я куртки кожаные,наганы и сапоги.Грозные, убежденные,в меня устремляя взгляд,на тяжких от капель буденовкахкрупные звезды горят.Все по-мальчишески стройные,шпорами чуть звеня,идут комиссары строгие,погибшие за меня.В тугие ремни окованы,судьями и судьбойвходят сквозь стены в комнату,звезды внося с собой.Наши беседы – тайные.В комнате мы – одни.Вскоре в туман и таяньемолча уходят они.Березы за ними строятся,хрустит молоденький лед.Идут комиссары строгие,свой продолжая обход.Биллиардисты резвыев шумном кругу знатоковшары посылают резаные,всаживают свояков.Мне не слышны их звонкиеслоновой кости шары.Слышно одно: за окнамимоих комиссаров шаги.Трудною гололедьюидут они, что-то тая.Идут они, – как трагедиясобственная и моя.Идут они молча в потемкахсреди предрассветных полян.Звезды на мокрых буденовкахсветятся сквозь туман.31 марта – 1 апреля, Руза