Собрание сочинений. Том 3

Директор леспромхоза, широкая русская купеческая натура, однако стреноженная уголовным кодексом, рискуя собой во имя спасения детишек, взял эти деньги на себя, фиктивно оформил пенсионеров вместе с их старухами-женами как бригаду лесорубов. Из искры возгорелось пламя, и пенсионеры молодецки зашуровали в топке.

Целых два зимних месяца в облака спасительно дымил неподвижно стоящий ветеран-паровоз, и население города, глазея на сие диво дивное, умилялось изобретательности русских умельцев:

– Умеем ведь, а?!

Но через два месяца ленинградцы сварили новый котел, а котел паровоза, к разочарованию больничных детишек, привыкших к его дружескому теплу, загасили.

Отцы города теперь мучительно обмозговывали: где добыть денег на починку искореженного тягачами и паровозом асфальта и куда, в конце концов, девать этакую махину – ведь не катить же ее по асфальту обратно! Наконец председатель горсовета, слывший интеллектуалом в связи с тем, что играет в самодеятельности на флейте, восторженно хлопнул себя по лбу и ликующе произнес волшебное советское слово: «Металлолом!»

Паровоз разрезали автогеном и продали кусками по весу, а вырученные деньги пошли на ремонт покалеченных улиц.

И вдруг эту веселую, изобретательную и, главное, человечную операцию «Паровоз» по спасению от холода больных полиомиелитом детей превратили в уголовное дело против ее авторов.

Заварил эту кашу зам. областного прокурора, намекая в своих телефонных «сигналах» в Москву на политическую подоплеку манипулирования паровозом с целью саботажа демократических перемен.

Приехавший для расследования Пальчиков установил, что согласно бухгалтерским выплатным документам бригада лесорубов, состоявшая из двух стариков и двух старушек среднего возраста 75 лет, побила мировой рекорд лесоповала по кубометрам, что было удивительно, ибо одна из этих старушек, оформленная водителем трелевочного трактора, уже пять лет находилась в парализованном состоянии и могла заниматься трелевкой бревен только при помощи своей инвалидной коляски.

Зампрокурора с длинными мохнатыми руками питекантропа и коротенькими наполеоновскими ножками ввинчивался взглядом провинциального Робеспьера в глаза столичного следователя, слипавшиеся от бессонницы по причине семейной драмы, и докладывал ему без обиняков, как демократ демократу:

– Эта фиктивная бригада, товарищ Пальчиков, является лишь одной, вовремя мной вытянутой ниточкой из целого клубка преступлений. Налицо следующие криминальные факты: разбазаривание местным железнодорожным руководством госимущества в лице паровоза, злонамеренная порча трех километров асфальта с целью подрыва перестройки нашими областными милитаристами при помощи их тягачей и, наконец, хищение, расчленение и незаконная продажа паровоза по частям с целью наживы коррумпированной администрацией больницы. Партаппарат и его ставленники не дремлют.

«Ого, какой инстинкт выживания, – брезгливо поморщился внутри себя Пальчиков. – А ведь всего лет семь назад этот борец против партаппарата закатал в мордовские лагеря по статье за антисоветскую агитацию местную учительницу музыки только за то, что при обыске у нее нашли «Жить не по лжи» Солженицына, портрет Сахарова и кассеты Галича».

Замоблпрокурора перегнулся через стол и даже не прошептал, а конспиративно продышал:

– Перестройка в опасности, товарищ Пальчиков. Это дело мне удалось открыть только благодаря тому, что мой непосредственный начальник, наш областной прокурор, сейчас в отпуске – в Крыму, и конечно, в теплом гнездышке номенклатуры – «Ореанде». Я, например, лет пять подряд подавал заявки на путевку в «Ореанду», но они отделывались от меня Трускавцом. Пока этот брежневский подхалим в своем кресле, у меня связаны руки.

«Ага, вот ты о чем печешься, сукин сын, а не о перестройке, – с зеленой тоской подумал Пальчиков. – В кабинет областного прокурора на этом паровозе хочешь въехать. Как все это скучно и противно – мочи нет».

А зампрокурора продолжал доверительно выдышивать в него свои прогрессивные намерения:

– Надо ударить этим паровозом по старой гвардии. Надо поднять дело о паровозе до всесоюзных масштабов.

«Вон куда ты метишь. Из гуся канавного – до орла заглавного», – криво усмехнулся в душе Пальчиков, но на лице нарисовал союзническое выражение, подбадривающе кивнул.

Зампрокурора перегнулся к нему через стол настолько близко, что казалось, уже собирается его целовать взасос:

– Я бы хотел, чтобы вы довели наш разговор до сведения вашего шефа. Это истинный прораб перестройки. Вообще я хотел бы с ним пересечься. Тет-а-тет. Есть идеи…

И тут-то Пальчиков не отказал себе в удовольствии посмотреть, как будет меняться лицо этого прогрессиста.

– С удовольствием выполнил бы вашу просьбу. Но разве вы еще не знаете, что со вчерашнего дня у нас новый шеф? В газетах об этом будет напечатано завтра. Да, да, вы угадали – это именно он. Как о нем говорят – кристальный коммунист.

Зампрокурора привстал, и было видно, как от необходимости немедленной переориентировки подламываются его наполеоновские ножки. Но он собрался и организованно расцвел лицом от радости.