Нет национальности у пуль,и убийствам в мире нет конца.Старого солдата кончен путьстарою знакомой из свинца.Нет национальности у зла.Он был на экране распростерт,и бестактно около ползлане слеза, а строчечка про спорт.Гитлер снова бродит у дверейс будущим убийством в головеГитлер – то араб, а то еврей.Он – то в Оклахоме, то в Москве.Гитлер снова хочет быть вождем,стольким шепчет он: «Убей! Решись!»Неужели в каждом, кто рожден,может быть, рождается фашист?Неужели Гитлер в нас во всех?Двадцать первый век, ты нас утешь!Что такое наш двадцатый век?Газовая камера надежд.И лежит, совсем теперь один,от чужих и от своих устав,не умевший петь Ицхак Рабинс мертвым телом песни на устах…4–5 ноября 1995
Ресницы
С. Никитину
«Ничего, я споткнулся о камень…»
С. ЕсенинВ одежде незагармоничнойи не красавец никакой,я самый был длинноресничныйв ораве полуворовской.И тень ресниц моих картинно,когда я их небрежно нес,чуть затеняла буратинный,сопливо-любопытный нос.«С чего к тебе девчонки липнут?» —жлобы от зависти тряслись.Я их дразнил, играя в лихость:«А, это все из-за ресниц…»Но, несмотря на эти слухи,ко мне никто не лип – увы!Лишь сладко сглатывал я слюнкиот всех высотных ног Москвы.О, комплекс лебедеутенка!Как сердце екало во мне,когда набросились в потемках:«У, сука… ё-кэ-лэ-мэ-нэ…»И в ревности позорно жалкой:«Красавчик, слишком не резвись!» —они водили зажигалкойвдоль осыпавшихся ресниц.Была мне слава адским пеклом,где зажигалок целый хор.Мои ресницы стали пеплом.Не отросли они с тех пор.Но что-то есть во мне такое,что раздражает неспроставсе жлобье, полуворовское,как тень ресниц, как сень креста.«С чего тебя ругают вечно? —вздыхает мама. – Не дразнись!»Я улыбнусь ей и отвечу:«А, это все из-за ресниц…»Переделкино, 15 июля 1995