Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

– Думаете, это интересно? – искренне удивилась Маричка.

– Спрашиваете!

У Голованя Ивана-младшего росло трое детей. Старшие, Костя и Вера, завеялись уже во Львов.

Это нравилось и не нравилось старикам.

Оно, конечно, лестно, что вот Костик, сынаш бывших батраков, преподавал в торгово-экономическом институте. К сердцу вроде ложилось и то, что и Вера правилась по стопам брата, в том же институте копила ума.

Правда, Вера клялась-божилась, что неминуче вернётся в Чистое. Она и в самом деле потом таки вернулась в Чистое, в торговое объединение экономистом. Да какой с того возврата навар?

Ушёл, стаял с земли Костя; и Вера на земле не работница. Гостья.

Будь они хоть раззолотые спецы в своём тоже нужном деле, а коль не при земле служат – не та, не та им стариковская цена, совсем не тот почёт.

Теплила душу одна надежда. Маричка.

Дохаживала десятый класс.

Разговоров про отъезд не затевала.

Напротив, с большим ещё старанием не́жила звеном свой опытный школьный участочек. А выпади вольный час, неслась ветром на соседнее поле к Питре, к отцу подглядеть, и как сеют, и как глубоко заделывают семена, и как смотрят за посевами…

Не-ет, не похоже, что Маричка утянется с земли.

Это одно по-настоящему радовало, грело стариков.

И – сбивало с толку.

Как же так? – томились старики в догадках. Все трое одного корени. Поднимались на одной каше кукурузной. Бегали в одну школу. Рвали с огня, тянулись в нитку в одной ученической бригаде…

Так как же получилось, что Костя и Вера, пройдя все те же круги, сошли с земли, а Маричка осталась?

Хотелось старикам взять себе в ум, понять, какими же ниточками привязана дивчинка к земле, – не могли. Перебирали, тасовали, как колоду карт, её прошлое, короткое, чистое, ничего особого не находили и ясно улыбались, припоминая потешные картинки из её детства. Не всякие следы ветер песком заносит.

То вот она, набрав с початков волосу, вплетала себе в косички и во всю прыть мчалась к отцу-матери похвалиться, какая ж она хорошка с шёлковыми кукурузными косами.

То вот составила из янтарных зёрен мудрёный, только ей понятный узор.

То… Девочка вся так и светилась желанием завести кукурузное ожерелье и – не завела: "Зёрнушкам больно, когда протыкают их и носят на нитке. Зёрнушки будут плакать…"

То…

Сели как-то в январе лущить кукурузу. А Маричка утаскивает куда-то кочан за кочаном. Прячет.

– Ты что это вытворяешь?

– А зачем выгоняете зёрнушки из домиков на холод? – кажет на сухие толстые, с ножкой, листья-стаканы, где только что ещё жили початки. – А ну выскочи кто сам босиком на снег – сразу назад в тепло крутнёшься!

День бежит, неделя летит, годы скачут…

Подросла, подбольшела Маричка.

Воротилась раз из школы и отцу:

– Татонько! А вы знаете, учительница назвала кукурузу лучшей из всех хлебов!

Посмеивается отец:

– Теперь знаю.

– И везде её любят. Давно любят… Когда она появилась у нас?

– Читать не доводилось, а слыхал от дедов. Давненько. И как!.. В войне с турками один наш отряд попал под Белградом в плен. Замирилась война. Родичи отдали за каждого невольника выкуп и только потом, ой и нескоро, отпустили. Один истокский отчаюга и прихвати кочешок до се неведанного мелая[435]. С нашего, с истокского, поля он и пойди по окрестным полям, а там дальше, дальше…

Легенда ли это, быль ли…

После школы Маричка пошла в звено к отцу.

Вместе на поле, вместе с поля.

Не знал отец большего счастья, как жить с дочерью одними хлопотами, одними думами.

Радовался в душе, что Маричка упрямо доходила до сердцевины всякого дела, докапывалась до нутра цепким, молодым разумом и вовсе не стеснялась тормошить его самого, напористо выведывая, как способней, как лучше делать это, это, это.

Отцу ли тут скупиться!

– Учись, доня, учись… Чему научишься смолоду, в старости не забудешь…

Богатую сняли страду.

В декабре, на первом при Маричке годовом собрании звена, отец и скажи в грусти:

– Спасибо всем вам за доверие. Как мог, так и оправдывал день в день все двадцать лет… А больше я не батька звену…

Ему с тревогой возразили:

– Самоотвод не принимаем!

– Что самоотвод… Годы плывут, как вода. Вот и подплыла моя пензия…

– Ну-у… Пенсия подождёт. Этой мадамке спешить некудочки!

– Да нет, – стоит на своём, – день за днём и ближе… Здоровье уже не то. Всё меньше остаётся земелюшку топтать.

– Во-он вы куда-а… Да вы ещё воробья переживёте!

Отемнел лицом Иван Иванович. Пожал плечом, тихо, но твердя обронил:

– Как хотите, власть звеньевого сымаю с себя. Пойду рядовым.

– И что, никого не присоветуете заместки себя? Без пастуха ж и овцы не стадо…

– Сами выбирайте атамана. Тут я сторона.

Молчание было короткое.

– Иван да свет вы наш Иванович! – ласково пропел кто-то. – А коли мир пожелает атаманшу да с вашей фамильностью? Марийку! Только год с нами, а добре выказала себя. Дивчина в работе боева, горячуща. Про таку не грех сказать: или дай, или вырвет!

Другой голос:

– Трудолюбка. Уже на восходе не ждёт захода солнца. Как некоторые.

Третий: