Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

– При доброй грамоте. Земля слухом полнится, в заочный сельский институт вроде как настраивается… Помним, в школе была звеньевая. А что будет самая молодая звеньевая в хозяйстве – грех невелик. Ну чем не верховодка?

Выбрали Маричку в один голос.

Головани сажали картошку.

На ту пору звено всего помалу выхаживало. Это каких три последних года стало знать одну лишь кукурузу.

На беду, с картошкой ещё не управились – слёг Иван Иванович и в скорых днях отошёл.

А вокруг цвели сады, в нарядах невест роскошничали яблони; белые иголочки кукурузных ростков, подталкиваемые силами земли, прокалывали её изнутри и быстро, будто из воды, тянулись к свету жизни.

Горе сделало Маричку намного взрослей.

Уже первый её урожай был на целых пять центнеров выше отцова.

Поднялась Маричка на ступеньку, которой не знал отец.

А с новой высоты мир шире, видней!

Подхватилась Маричка посоперничать с самим Питрой.

– Ну что ж, – положил согласие наставник, – вечер покажет, какой был день.

А день выдался тяжкий, тревожный, в бесконечных хлопотах.

Земли в Чистом не божий подарок. Нищие, скупые на отдачу. Хорошенько не удобришь, на удачу по осени, вечером, и не рассчитывай.

А удобрений нехват.

И сгребали девчата сами по дворам и золу, и куриный помёт, и навоз.

Двор, где жила корова, облагался особой данью. Дай две тонны навоза. Зато без платы получишь и выпаса для своей бурёнки, и машину подвезти ей корм.

Весть о работе в урочище Мочар звено приняло в штыки.

– Что же ты согласилась? – разом наваливались на Маричку со всех сторон. – Как ты могла пойти на такое? На верный позор! С треском же провалим свои сто семнадцать на круг! Эти центнеры там не валяются!

Страсти бушевали. И было отчего.

Глянь в словарь. Ясно ж написано:

"Мочар. Топь, низменное с подпочвенной водой место".

Это поле и в самом деле слыло худшим, пустым.

– Послушайте, – сердито кинув бровями, отвечала Маричка, – а что, прикажете… Говори да оглядывайся! Гм… идея! Выбирайте ходоков и прямой наводкой к руководству! Так, мол, и так, мы, молодые, не желаем браться за Мочар. Дайте-подайте нам лучшее поле! Вот тогда мы вам и докажем, что мы можем!.. Так петь станете? Да? Думайте. Не для платка голова на плечах. Выходит, брали высокие обязательства под тепличные условия?

– Ну при чём тут сразу тепличка?

– Тогда какого же рожна разгорелся этот сыр-бор? Стыдоба одна! На собраниях мастаки лить речи про честь, про гордость! А как до дела доехали… Один разговор – выпроси я тот Мочар. Но как вы не понимаете, выскочил он нам по севообороту. Нам бы нет доказать, что на любой земле способны огребать урожаи геройские… А вы…

Маричка опало махнула рукой. Помолчала.

– Вспомните Фрайду.

– Слыхали от родителей. Была жадюга помещица. Сдавала крестьянам в аренду самую плохую землю в урочище. После то урочище назвали Фрайдой, по имени той убежавшей бездетной помещицы.

– Так вот, злопыхатели всё тычут пальцем на Юрка Юрьевича. Мол, создают особые, райские, условия, землицу побогаче всегда ему. Вот он и давит урожаями… Юрко Юрьевич не вынес перетолков, откачнулся от участка, намеченного по севообороту, и стребовал, чтоб отвели во Фрайде. Кроме куколя ничего путного не росло в том урочище. Прозвали яловым, вымахнули даже из колхозных угодий. А Юрко Юрьевич – по сто двадцать желаете центнеров! О! Отдачка! Но кислые недоброжелатели и здесь своего не упустили. Кричат: «Кто взвешивал, кто считал его центнеры? Знаем мы эти бумажкины рекорды! Зато всему Истоку стегают по глазам. Старайсь! Догоняй маячка! Р-равняйсь на Питру!» Ну, завистники завистниками, а сто двадцать – это сто двадцать! Бери, молодь, пример со стареника! Не стесняйсь! Не прячьте, девчатоньки, подсиненные глазки…

Вышла неловкая пауза.

Все смятенно молчали.

Все знали, что Питре власть потиху подсыпает сверх всякой меры. Пришла новая техника – ему! Вырвали где удобрений – ему! Зашивается с прополкой – полколхоза ему на прорыв! А как же? Маяк! Пример другим! Тянись! Рви жилы! Догоняй!..

А не подсыпь маячку – потухнет! И жизнь вокруг померкнет. Что мы будем делать в темноте?

Кто нас, тёмных, поведёт тогда во мраке к светленькому будущему?

Вот «маяк» и сидит на маячном довольствии.

Юрко Юрьевич, честнейший трударь, внутренне протестовал против маячного довольствия себе. Но выступить открыто не решался. Ничего не мог с собой поделать. Не хватало на то воли. Он понимал, плевать против ветра – только выпачкаешься. Да ветер с верхов не уймёшь. А раз так, чего ж внапрасне противиться? Пусть всё идёт, как идёт, как хотят того и колхозный, и районный, и областной генералитеты. У них в этой возне с маяком свои неколебимые доводы. Любой ценой давай маяк, на которого потом уже будут подгонять-поджимать в работе остальной трудовой люд.

Все в звене да и сама Маричка всё это распрекрасно знают. Но все крепонько держат рты на замочках. Знают, где что сказать, а где и промолчать. Комвыучка!

Подумала Маричка про маячное довольствие старого коммуниста, усмехнулась. Но строго продолжала так: