Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

Барабан подошел к нему и положил руку на плечо.

— Сашка!

— Э, брось, — медленно отвечал тот, — что ты в самом деле филонишь?

Он поставил винтовку между ног, как будто собираясь встать на караул перед Барабаном (Барабан отвернулся, его затрясло, ударило в пот), и немного присел для того, чтобы дуло пришлось как раз между кадыком и подбородком.

Потянув руку вниз, он ощупал затвор, потом ухватился за курок.

В ту же минуту комната задышала шумом и оборвалась в бездну. Перед самым его лицом с ужасным грохотом разорвался маленький ослепительный шарик.

Кто-то сверху ударил по голове, и боль от удара волнами прошлась по его телу, сдавила грудь, пробкой заткнула горло…

Он лежал, грянувшись лицом об пол, подобрав под себя винтовку.

Барабан опустил голову; у него перехватило горло, и он не мог проглотить слюны. Он присел на пол и начал тащить из-под трупа винтовку.

Пятак закричал что-то из коридора, немного погодя выстрелили совсем близко, за стеной, — он даже не обернулся.

Винтовка была крепко зажата посиневшими пальцами. В ней застряли еще два патрона. Он постоял, подумал, выронил винтовку из рук, подошел к окну и повалился животом на подоконник.

На дворе суетились, бегали туда и назад милиционеры.

Барабан посмотрел вниз и засмеялся.

— Халло! — крикнул он, размахивая руками. — Хазейрим! Берите меня! Целуйте меня под хвост! Теперь я вижу…

Он перевалился через подоконник, как толстая жаба, слетел вниз и упал на кучу мусора возле помойной ямы.

Здесь он открыл глаза, увидел небо, землю, револьверы, направленные на него в упор, поискал в кармане портсигар и докончил свою мысль:

— Теперь я вижу, что, может быть, лучше всего, если бы я таки стал раввином!

1924

СЕГОДНЯ УТРОМ

Последняя десятка, на которую была возложена последняя надежда, на лопаточке взлетела вверх и, мелькая белыми крыльями, растаяла в воздухе.

Скальковский отер лоб, взглянул на потные руки, вздохнул и очнулся.

Все кончено. Он с усилием отвел глаза от непоправимого горизонта зеленых игорных полей. Да, все кончено. Он все проиграл, он погиб, утонул, хватаясь за собственные очки. Вместо него жался в кресле маленький, невеселый чиж с вспотевшей головой.

— Оставьте это место за мной, крупье, — пробормотал он и поднялся, таща портсигар из кармана. — Я вернусь минут через пятнадцать.

Качаясь, как маятник, он прошел в вестибюль и остановился, загнув руки за спину.

«Так вот как, — подумал он неопределенно, — стало быть, такое дело… Дело такое».

Но эти привычные пустые слова, эти «стало быть» и «дело такое» больше ничего не означали. В виски с настойчивостью дикаря стучалось одно воспоминание, которое он тщетно пытался обезоружить.

Оно стучалось вскинутыми руками и бледным лицом жены. Что проигрыш — пустяки, конец несчастливого дня, не больше. Он даже не явился бы в этот прокуренный клуб, если бы сегодня утром…

— Мне не везет… не везет ни в любви, ни в картах, — пробормотал он невесело, — впрочем, еще хоть бы десять, хоть пять рублей… я отыгрался бы; знаю, уверен, что отыгрался бы.

Он прошелся несколько раз по вестибюлю, скатывая в комок погасшую, промокшую папиросу. Все было смутным, угрожающим, невеликодушным. Ясно было только одно: он должен бежать. Но как бежать, если последняя десятка, на которую была возложена последняя надежда…

«Так, значит, теперь, — продолжал он думать, — теперь я должен… я должен заявить?.. Да нет, я должен отыграться. Теперь…»

Теперь он заметил какую-то суматоху, волнение в вестибюле. Гражданка в оранжевой шляпке, стоявшая у лотереи, присела неожиданно на пол и шарила вокруг себя руками, у нее было лицо расстрелянного или приговоренного к расстрелу. Она стремительно поднялась с колен и что-то закричала, механически размахивая руками.

Скальковский подошел ближе, рассеянно взглянул на нее и вдруг откинулся назад. Угрюмый рот гражданки в оранжевой шляпе кричал о нем, о Скальковском. Он вдруг понял, что она обвиняет его в краже, и задрожавшей рукой принялся поправлять очки.

— Да что вы, да бог с вами, да что вы! — пробормотал он с ужасом и неожиданно для себя начал поспешно проталкиваться к выходу.

«Да что же я делаю?» — прошумело у него в голове, он метнулся в сторону и выбежал из клуба.

Пустая и растаявшая улица наткнулась на него, на горячее лицо и руки.

— Не нужно оборачиваться, — пробормотал он и обернулся: разноцветные фигуры клоунов с красными треугольниками на щеках, с мертвенными лбами шарахнулись ему в глаза с цирковых плакатов. Толпа у клуба развалилась в разные стороны, и над желтыми пятнами лиц замелькала настойчивая фуражка милиционера.

Скальковский вздрогнул, сделал шаг назад и судорожно проглотил слюну. Ему казалось еще, что он неторопливо идет по улице, стараясь не обращать на себя внимания, а он уже минуту или две опрометью бежал, вдавливая голову в плечи, придерживая рукой очки.