Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Спустя, может быть, полгода после нашего переезда в город, я стал чувствовать присутствие где-то вблизи каких-то, пугавших меня своей низменной жестокостью, откровений. Непонятные слова, намаранные углем и мелом на заборах, стенах домов и даже церквей, фразы, и крики, там и здесь слышавшиеся на улице и порой долетавшие даже с одного берега реки на другой, лишь утверждали меня в инстинктивном желании — не знать. Я помнил завет отца: «Не любопытствуй в дурном». Со мной рядом была сестра, неведение которой в этом отношении равнялось моему и подкреплялось твердым убеждением, что нет никакой необходимости раскапывать и разнюхивать что-либо нечистоплотное, когда гораздо проще отвернуться и пройти мимо. Непонимание ею самых «простых вещей» доходило до того, что рассказ в ее присутствии сколько-нибудь фривольного анекдота ставил рассказчицу (обычно это была «она», а не «он») в самое затруднительное положение. Неуловление «соли» и вообще смысла в рассказанном иногда заставляло сестру задавать удивительные в своей наивности вопросы, на которые не так легко бывало ответить. И, наконец, когда, все так же ничего не поняв и после разъяснений, Вера тянула равнодушное «А-а-а!» и отворачивалась, это никак не служило поощрением к дальнейшим рассказам в этом роде.

Что до меня, то, конечно, я не мог ничего, происходившего вокруг, игнорировать с таким равнодушием. То, что протекало мимо сестры и как бы переставало существовать в ее присутствии, подстерегало меня повсюду, грозя обрушиться всей своей тяжестью. Напрасно я цеплялся за всяческие соломинки, чтобы если не избежать, то хоть сколько-нибудь отдалить наступление известного момента. Он надвинулся неожиданно в одно утро, когда я направился к перевозу, чтобы, перебравшись на другой берег, попасть к обедне в монастырь. Почему-то в этот раз ни Веры, ни тети Кати со мной не было: то ли они ушли раньше, то ли куда-то зашли по дороге, но я оказался один.

Обмазанная снаружи до краев черным смоляным варом старая лодка с водой, колыхавшейся внизу под настилом, на котором стояли наши ноги, приняв нас с мостков — двух немолодых мужчин и меня, тотчас отчалила. Лодочник, дядя Алексей, вечно полупьяный, нечесаный и красноносый старик, неторопливо вымахивая веслами, тотчас же вступил в разговор с клиентами. Разговор в большей своей части был для меня непонятен, но кое о чем я смутно догадывался. Каждая услышанная фраза дополняла смысл и фактическую сторону обсуждаемого события. А заключалось оно в том, что, насколько могу припомнить, какую-то общую племянницу то и дело с кем-то «заставали» и начинали тотчас же «учить». «Учили» с помощью жердей, «дрючков», различных предметов, а также мебели, попадавшейся под руки. Учили не безмолвно, а укоряя и подробно комментируя ее поведение. «Она», полуживая, с жестоко разбитой в кровь физиономией, перебивала все нравоучительные сентенции, приводя в свое оправдание множество деталей и подробностей инкриминируемого ей события. Ничто не оставалось неназванным и непоясненным. Речь моих спутников, пересыпанная ругательствами и философско-ироническими сентенциями, обращенными ко всему женскому полу, всесторонне освещала их собственные оценки положения. Но, конечно, несмотря на всю живость интереса, проявляемого слушателями, этот диалог ни на одного из них не произвел и сотой доли впечатления, испытанного мною.

Погружение с головой в какую-то липкую, зловонную трясину едва ли могло бы выдержать даже отдаленное сравнение. Уйти было некуда: кругом вода. На другом берегу в ясном небе рисовались башни и стены монастыря, к которым мы, казалось, вовсе не приближались. Переезд длился бесконечно долго. И все-таки, спустя пять или шесть минут, я вышел из лодки уже не тем, каким в нее вошел. Другой берег в этот раз оказался действительно другим берегом. «Ты потише хоть… Мальчонка вон…» — «А што ж он, думаешь, не знат?» — отдавались в ушах две реплики, непосредственно касавшиеся меня. А ведь я и действительно не знал…

«А сейчас знаю? — спрашивал я самого себя. — Но что же такое я знаю?» Знаю только, что моя фантазия никогда не создала бы ничего, похожего на этот горячечный бред… Все сдвинулось с мест, сознание до беспредельности гиперболизировало услышанное, и ужас окатывал ледяными каскадами и гнал смятенное воображение сквозь строй чудовищных и абсолютно не соответствующих никакой реальности представлений и сопоставлений.