Собрание стихотворений и поэм

И завертелся мир, и полетел Вниз, под откос поломанной арбою… О мама, мама!.. Что стряслось с тобою? В полях растут стога кровавых тел.

…Растут, растут стога кровавых тел. Все множатся они за лихолетье. И будет ли тоске твоей предел? Черным-черны, беззвездны ночи эти, Что – ночи?! Дни и те черным-черны, И летом мерзнешь, словно бы зимою… Все реже вести от живых с войны. Все больше писем с траурной каймою…

И если почтальон стучится в дверь, Мать открывает дверь, чуть-чуть помешкав: Не верит мама камушкам теперь – Их обещанья были злой насмешкой.

Ты различаешь белый свет едва, В усталом сердце отдаются взрывы, Но поднята высоко голова. И это знак, что сердце мамы живо И защищать готово сыновей… И ты поешь.

Вот песня этих дней:

Вы, оставившие дом, Вы – птенцы, вы – сыновья. Через грохот, через гром Песня к вам летит моя.

Если в поле вспыхнет свет, Обернитесь на закат: Это мама шлет привет, К вам мечты мои спешат.

Вам легко, и мне легко. С вами я – сто раз на дню. И сыночка своего Я от пули заслоню.

…Но раненые падают птенцы. Но падают в сражениях бойцы. Приходит похоронка в чей-то дом… И наша мама так поет о том:

«Что двое дерутся, я часто видала. Случается им тесновато меж скал. Но как же все люди взялись за кинжал?.. Неужто Земли человечеству мало?!

Кончались все драки по первому знаку: Я брошу платок – пресекается драка. Неужто покончить с войной не могли, Сорвав свои шали, все мамы Земли?!»

Вздыхает мама, причитает, просит, Но дымом горизонт заволокло. Беда все ближе… Холодает. Осень. И помню я, как горе к нам пришло.

Как нас оно настигло, наше горе. О мама! До тебя дошел черед: Под Севастополем упал он в море – Пылающий, как факел, самолет.

Что думал экипаж в тот миг, не знаю! Заскрежетали волны, как мечи. И птица рукотворная, стальная Пошла на дно… А с нею Ахильчи.

Об этом, плача, рассказали маме. Но мама не поверила словам: – Не умер он!.. Над мертвым ставят камень! Наш Ахильчи еще вернется к нам!

Меня, себя не мучайте напрасно! Я верю, рассекая толщу вод, Он выплывет… Ведь он пловец прекрасный! Наш Ахильчи не умер… Он придет!..

Но горе в двери постучало снова – Беда одна не ходит, говорят, Пришло известие из Балашова: Там раненый лежит мой старший брат.

И мы с отцом в дорогу поспешили. Но поездов быстрей бежит беда. И мы прочли на братниной могиле: «Здесь – Магомед Гамзатов из Цада»…

Мы возвратились… Мама онемела. Качнулась. Губы стиснула в тоске. И крупная слезинка искрой белой Блеснула на морщинистой щеке.

Но мама тотчас поднялась проворно. Сказал ей кто-то: – Черное надень!.. – Нет, нет! Я не надену шали черной. Работать буду в скорбный этот день!.. И, стисну зубы, подавив страданья, Весь день трудилась ты до темноты… Так о горянках гордое преданье Своим примером подтвердила ты.

А много позже, разведя очаг запела тихо, гневен был напев:

«Слез моих ты жаждал, враг! Но тебя спалит мой гнев! С неба шлешь огонь, злодей. Смерть полям и селам шлешь, Но от мести сыновей, Душегуб, ты не уйдешь!»

Терпения и кротости царица, Кто силу гнева робкой лани дал? Нежнейших в мире песен мастерица, Откуда в голосе твоем металл?

…Подумать! Грамоте не обучали Горянок старых – наших матерей, Но в дни народной скорби и печали Они предстали мудрецов мудрей.

О матери! Красавицы ущелий! Достойно лик ваш не запечатлен, Ни Рафаэли и ни Боттичелли Не возвели горянок в сан мадонн.

Хоть ваши очи – два потока света И благороден смуглых щек овал. Нигде в музеях вашего портрета Я не встречал… А где я не бывал!

Вам служат рамой горы снеговые. Ваш колорит – рассвета колдовство. О Моны Лизы наши, о Марии, Вы ждете Леонардо своего!

Что знает мир большой о нашей маме, Хоть скромных подвигов ее не счесть? Какой художник красками, словами Ее опишет и воздаст ей честь?

Часть третья

КОЛОКОЛА ЗВОНЯТ О МАТЕРЯХ

«Сердце мое словно гора тревоги. Бейте в колокола». Так говорила мама

1

Мама! На душе – тяжелый гнет, Жжет меня раскаянье и давит. С каждым часом боль моя растет – Никогда, наверно, не оставит.

Мама! В ночь мучительную ту Я, твой сын, с тобою не был рядом. Тщетно ты меня искала взглядом, Уходя во тьму и немоту.

Облегчить твоих не смог я мук, Долг последний свой не отдал маме И не смыл горячими слезами Стужи я с твоих усталых рук.

И не я в февральскую метель Провожал тебя в твой путь прощальный: Был тогда я на чужбине дальней, От тебя за тридевять земель.

Уезжал, а ты сказала мне: – Что ж, лети!.. Но к отчему порогу Воротись, постранствовав немного… В жизни, сын, почти как на войне:

Так же бьют они жестоко – пули, И всех раньше – старых матерей… Что ж, лети!.. Но прилетай скорей! Помни, я скучаю о Расуле.

…На душе моей – жестокий гнет. Сердце словно иглы искололи. Ночь от ночи боль моя растет… Ох, не дай вам бог подобной боли!

2

Вот так все это и случилось, мама. Нет, оправдаться я и не берусь! Февраль. Я – в Хиросиме, Фудзияма Сверканьем льда похожа на Эльбрус.

Я – в городе, где на печальном сборе Все горе мира ныне собралось, Я – в Хиросиме, в эпицентре горя. Тут смертью все пропитано насквозь.