Собрание стихотворений и поэм

В глухие сакли Цумады суровой, Где нищета и голод круглый год, Свободы свет и коммунизма слово Отец, на радость людям, принесет.

И вновь копыта стукнули о камень, И снова, дрогнув, конь узду рванул… Столица гор осталась за плечами, Остался в стороне родной аул.

Летит отец по тропам и по скатам, Измученный туманом и дождем, И под его папахою косматой Лежит мандат, что подписал нарком.

*

Я был безрогим маленьким ягненком, Что мог я знать и что я мог понять? Я так был мал! Велик ли мир ребенка? Крыльцо и крыша, детская кровать.

Когда нам год, у нас свои печали. А мне был год, и, значит, был я прав, Что засыпал, когда меня качали, И есть просил, едва глаза продрав.

Но мальчик рос. И вскоре каждый день я Под вечер на коленях у отца Сидел, готовый слушать без конца Рассказ о годе моего рожденья.

И после, завернувшись в одеяло, Глаз не смыкал я ночи напролет, И предо мною в мыслях оживало Все то, что было в тот далекий год.

И понял я, что не смогу иначе, Что я обязан буду рассказать Ту боль, которою отец и мать Мне рассказали… Я поэму начал.

И вот, в который раз перелистав Те годы, что давно уже воспеты, Я снова понял: ты, отец, был прав, – И я благодарю тебя за это!

Как счастлив я, что в вихре бурных дней Ты шел путем прямым, хоть и тернистым, Что был ты настоящим коммунистом В час испытанья твердости твоей.

И эту чистоту и твердость эту Людей великих и простых борцов, От наших старших братьев и отцов Приняв, мы пронесли, как эстафету.

Мы строили цеха. По бездорожью Мы шли, меняя лик родной земли. Бывало так, что мы годами тоже В свой отчий дом приехать не могли.

Когда взвились ракеты в небе синем И снова грянул бой, смертельный бой, Мы тоже не сидели у каминов И рук своих не грели над золой.

1948–1950

Горянка

ВСТУПЛЕНИЕ

Лишь март принесут, словно чудо, На маленьких крыльях стрижи, Ты вновь на могилу Махмуда, Горянка, цветы положи.

В груди его сердце горело, Как будто в ненастье костер. Влюбленно, и нежно, и смело Он пел тебя, женщина гор.

Он не был к тебе безучастным, Он знал твои думы и сны. Цветком называл тебя красным И ласточкой — дочкой весны.

А разве слыхала ты ране, Что кто-нибудь так до него С тобой говорил в Дагестане? Вовек не бывало того!

Он пел тебя назло мечети. За это в родной стороне Оставили ханские плети Рубцы у него на спине.

Забрали в солдаты. И жарко Над ним разрывалась картечь. Но он и в Карпатах, аварка, Сумел к тебе нежность сберечь.

Вернулся. Однажды в ауле На пир зазвала к себе знать Его, как Хочбара, и пули Он там не сумел избежать.

Свалился. И, залитый кровью, Не гурий услышал он хор. Склонившись к его изголовью, Рыдала ты, женщина гор.

Я помню еще и другого Лихой твоей доли певца, Чье в муках рожденное слово До боли сжимало сердца.

Его ты забудешь навряд ли, Заступником он был твоим И тех бичевал, кто в Гидатли Невест покупал за калым.

Встречал он вблизи небосвода, Там в двери иные стуча, Красавицу в доме урода, Голубку в гнезде у сыча.

Не видели белого света Андинки за белым чохто. И как его мучило это, Наверно, не знает никто.

И эхом откликнулись горы, Когда у заоблачных скал О выстреле красной «Авроры» Тебе он в стихах рассказал.

Теплом его ласки овеян Твой облик в родной вышине. Где каждой улыбке твоей он Был рад, словно пахарь весне.

Хотел он, чтоб у колыбели Ты пела бы песни без слез, И, лежа на жесткой постели, В последний свой час произнес:

«Прощаюсь я с жизнью суровой, Но помни, горянка, всегда: Любил тебя седобородый Старик из аула Цада». И я, получивший в наследство Стихи, что живут до сих пор, Был ранен, как многие, с детства Судьбой твоей, женщина гор.

С надеждой певала мне тоже Ты, люльку качая мою: «Хочу, чтобы вырос хорошим Сыночек мой. Баю-баю».

В нагорных аулах до срока Не старили годы мужчин, Но было тебе недалеко От свадьбы до первых морщин.

Я слышал, и ты ведь, бывало, Чтоб по сердцу выбрать орла, Отказом тому отвечала, Кого полюбить не могла.

Жених не стрелялся постылый, В тоске не хватался за нож. Похитив, он брал тебя силой: Теперь, мол, сама не уйдешь.

А если судьбе не сдавалась, То прыгала с кручи в Койсу. И белая грудь разбивалась О черные камни внизу.

Иль, сделавши крепкую петлю Из девичьей длинной косы, Ты мир покидала немедля, От собственной гибла красы.

Случалось, дарила при встрече Ты парню улыбку в ответ, И сплетня об этом под вечер Змеей выползала на свет.

Коварно в твой дом проникала, И в бешенстве ночью слепой Кинжала холодное жало Отец заносил над тобой. Нельзя, как травинок зеленых На белых хребтах в декабре, Слов нежных, к тебе обращенных, В аварском найти словаре.

Я их сочинял, где зорянка Поет в тишине у ручья. Но все ж пред тобою, горянка, В долгу еще песня моя.

В долгу перед каждой слезою, – А сколько ты слез пролила! В долгу пред твоею красою, Что сердцу мужскому мила.

В долгу пред твоими руками, — Тот видел в горах, кто не слеп, Они превращали и камень В угодья, рождавшие хлеб.

О, если б я был исполином, То верь мне, как сын твой и внук, Взвалил бы себе я на спину Всех бед твоих тяжкий сундук.