Сочельник строгого режима. Тюремно-лагерные были

Грянул в нашем отряде очередной шмон. Шмон — это когда арестантов из барака выгоняют, а мусора́ по тумбочкам шарят, кровати переворачивают, всё, что возможно, курочат и перетряхивают. Бывает, даже половые доски поднимают. Вроде как запрещённые предметы (по лагерному — «запреты») ищут, вроде как дисциплину укрепляют и внутренний порядок поддерживают. Но это — официальное, административно-мусорское, по сути, насквозь лживое объяснение. На самом деле, всякий шмон — жёсткое в унизительной форме напоминание каждому из нас о том, где и в каком положении он находится. Кстати, телефоны мобильные, которые на шмонах конфисковывают, потом, в лучшем случае, с выдернутыми симками, те же самые мусора́ нам же и продают. Верно и то, что в ходе всякого шмона некоторые арестанты фильтровых сигарет, кофе и прочих с воли продуктов присланных лишаются. Но это уже — так, мелочи, которые можно объяснить низкими зарплатами мусоро́в и особенностями их характеров.

На первый взгляд, тот шмон ничем особенным от прочих шмонов не отличался. Когда мы в барак вернулись, увидели, что и ожидалось: всё разворочено, тумбочки на боку, постели наизнанку, личные наши вещи на полу россыпью. Соответственно, со всех сторон с разной степенью негодования зазвучало:

— А где мои две пачки фильтровых, я уборщикам и заготовщикам приготовил?

— Чай индийский фирменный увели, жена в кабане прислала…

— Крем после бритья пропал, чего взяли, как будто сами купить не могут…

Разумеется, все эти восклицания совсем не печатными словами приправлены были. Как всегда, на зоне в подобных ситуациях. Но присутствовал в этом шмоне и один момент, что его от всех прочих подобных мероприятий отличал.

Висел в нашем проходняке на тумбочке второго яруса настенный православный календарь. Незапрещённая незапретная вещь. Он и раньше висел. Не один месяц висел. Соответственно, не один шмон пережил, а тут вдруг…

Когда после шмона нам в барак вернуться разрешили, увидели мы календарь с его прежнего места сорванным и на пол брошенным. Больше того, было ясно, что по нему не раз и не два прошлись мусорские башмаки, о чём красноречиво напоминали следы рифлёных подошв на глянцевой странице. Лежал календарь раскрытым на странице, где Иисус Христос изображён. Башмак чей-то, аккурат, дважды наискосок припечатал изображение. Будто перекрестил.

Первым прокомментировал случившееся дед Василий:

— Шмон-шмоном, а зачем иконы топтать… Нерусские они, что ли…

— При чём здесь «русские-нерусские», они — мусора… Беспредельщики…

Так тему Юрка Лупатый продолжил. Он, хотя и в соседнем проходняке располагался, но первым из локалки возвращался, первым все результаты произвола увидел и с удовольствием «антимусорской» темой возбудился.

И Саша Морячок своё слово сказал:

— Нагрешили, а ноги не отсохли… Тут и атеистом станешь…

И чеченец Муса языком цокнул, головой покачал:

— Зачэм так дэлать… Кому это мэшал…

Зато Витя Чудинов, имевший, благодаря фамилии своей, необычное погоняло Кудесник, кому этот календарь и принадлежал, дольше всех молчал, а потом выдал скороговоркой:

— Ну… ни в какие ворота… Они чего возомнили… Ни фига я это так не оставлю…

— А чего ты сделаешь? Тут тебе что? Церковь что ли? В зоне Бога нет… Иначе половина бы из нас на воле уже была…

Это снова Юрка Лупатый, большой любитель интриг, пытался себя развлечь и кого-то из нас спровоцировать, но его, похоже, никто и не услышал.

Часа два население барака собирало разбросанные вещи, наводило порядок, сетовало о потерях и прочем послешмоновом ущербе в, и без того скудной, арестантской жизни. Само собой, за мелким разговором выяснилось, что календарь с изображением икон в нашем проходняке сорвал отрядник, капитан Васильев. Он же по этому календарю, уже на полу распластанному, своими берцами и оттоптался. Козлы отрядные, при шмоне присутствовавшие, и обиженные, из своего угла за шмоном наблюдавшие, видели это.

Удивительно, а, может быть, и вполне естественно для среды арестантской, неволей и неправдой сплющенной, тема поруганного лика Христова в наших разговорах в тот вечер почти не звучала. Чаще вспоминались мобильники, в ходе шмона отбитые (в чьи руки и на какой отряд теперь попадут?), и два пластмассовых ведёрка с уже почти созревшей брагой, мусорами найденные, и бережно ими куда-то вынесенные (может, сами выпили, возможно, на самогон перегнали или продали кому). Тем не менее уже после отбоя на край моей шконки присел обладатель растоптанного календаря. Помялся, пошмыгал носом, потерзал ворот, вроде бы, и без того свободной робы. Только потом выдавил:

— Ты пограмотней будешь, помоги бумагу на «хозяина» сочинить… Про календарь с иконами потоптанный… Короче, про весь беспредел…

Согласно неписанным, но незыблемым нормам лагерной жизни, не принято, чтобы арестант арестанту в просьбе помочь отказал. Да и не видел я причин, чтобы в этой ситуации не помочь соседу по проходняку.