Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

А спорю я с теми, кто рассматривает этого поэта через призму пришедших ему на смену. Во-первых, потому что в большинстве случаев те, кто пришел ему на смену, действовали в сравнительном или тотальном неведении о существовании Гарди-поэта — особенно по нашу сторону Атлантики. И ничтожное количество работ о Гарди-поэте само по себе есть одновременно доказательство этого неведения и его сегодняшний отголосок. Во-вторых, потому что в целом не очень продуктивно рассматривать большие величины через призму малых, сколь бы горласты и многочисленны они ни были: мы не астрономией занимаемся. В-главных, однако, потому что наличие Гарди-романиста с самого начала искажает оптику, и я не знаю критика, который мог бы преодолеть искушение пристегнуть к поэту прозаика, в результате неизбежно преуменьшая роль стихов — хотя бы уже потому, что сам критик говорит не стихами.

Так что критику перспектива разбора сочинений Гарди наверняка представляется очень хлопотной. Для начала — если жизнь автора дает ключ к его сочинениям, как то утверждает расхожая мудрость, тогда, в случае с Гарди, возникает вопрос: к каким сочинениям? Где отражено то или иное злоключение? В этом романе? Или в том стихотворении? А почему не в том и другом? А если в романе, зачем тогда стихотворение? И наоборот? Особенно если учесть, что он оставил после себя девять романов[335] и около тысячи стихотворений. Какое из этих сочинений, если следовать Фрейду, есть форма сублимации? И как может человек без устали сублимироваться до зрелого восьмидесятивосьмилетнего возраста? Ведь Гарди писал стихи до самого конца, и его последний, десятый сборник вышел посмертно

[336]. И стоит ли всерьез проводить границу между романистом и поэтом или же лучше, вслед за матерью-природой, брать того и другого вкупе?

Я считаю так: давайте их разделим. В любом случае, именно этим мы займемся в нашем классе. Короче говоря, поэта следует рассматривать только через призму его стихов — и никакую другую. Кроме этого, технически говоря, Гарди был романистом всего двадцать шесть лет. А поскольку, параллельно с романами, он писал и стихи, то можно утверждать, что поэтом он был шестьдесят лет без перерыва. Как минимум — в последние тридцать лет своей жизни. После того как «Джуд Незаметный» — последний и, по моему убеждению, самый лучший его роман — был недружелюбно встречен критиками, он навсегда оставил художественную прозу и сосредоточился на поэзии. Одного этого — тридцати лет стихописания — должно быть достаточно, чтоб обеспечить ему статус поэта. В конце концов, в этом роде занятий тридцать лет — средняя продолжительность профессиональной деятельности, не говоря уже о том, что часто — и жизни поэта.

Так что давайте забудем пока про мать-природу. Давайте займемся поэзией нашего поэта. Или, другими словами, давайте помнить, что человеческое творчество столь же органично, сколь и любой шедевр природы, который, если верить нашим натуралистам, тоже есть продукт колоссального отбора. Понимаете, в нашем мире есть два способа быть естественным. Можно раздеться до нижнего белья или даже дальше и подставить себя, что называется, стихиям. Это будет, скажем, Лоуренсов подход[337]

, взятый во второй половине нашего века на вооружение множеством графоманов-недоумков, особенно — должен с сожалением вам сообщить — в наших краях. Другой подход наилучшим образом передан в следующем четверостишии, принадлежащем великому русскому поэту Осипу Мандельштаму:

Природа — тот же Рим и отразилась в нем.Мы видим образы его гражданской мощи

В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,На форуме полей и в колоннаде рощи[338].

Мандельштам — русский, как я уже сказал. Однако это четверостишие здесь очень к месту, потому что, как ни странно, в нем больше общего с Томасом Гарди, чем в любом сочинении Д. Г. Лоуренса — британца.

Так или иначе, теперь я хотел бы с вами пройти по нескольким стихотворениям Гарди, которые к этому моменту вы, надеюсь, выучили наизусть. Мы пройдем по ним строка за строкой, с тем чтобы вы не только захотели читать этого поэта, но и сумели оценить присущий творчеству процесс отбора, который в чем-то повторяет и — если позволите — превосходит аналогичный процесс, описанный в «Происхождении видов», — хотя бы уже по одному тому, что реальный результат последнего — мы с вами, а не стихи Гарди. Так что позвольте мне поддаться несомненно дарвиновскому, логическому и хронологическому, искушению и обратиться к стихам, написанным в течение вышеупомянутых тридцати лет, то есть к стихам, написанным Томасом Гарди во второй половине творческой жизни, что одновременно означает — в нашем веке. Таким образом, Гарди-романиста мы оставляем за скобками.

3