Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Томас Гарди родился в 1840 году и умер в 1928-м. Его отец был каменщик и, не имея средств, чтобы дать сыну систематическое образование, пристроил его учеником к местному церковному архитектору. Томас самостоятельно изучал греческих и латинских классиков, а в свободное время писал; наконец, когда ему было тридцать четыре года, успех романа «Вдали от безумствующей толпы» дал ему возможность оставить работу. Таким образом, его литературную деятельность, начавшуюся в 1871 году, легко поделить на две почти равные части — на викторианский и современный периоды[339], поскольку королева Виктория весьма кстати умерла в 1901 году. И, не забывая о том, что оба эти термина — не более чем ярлыки, тем не менее мы будем ими пользоваться ради экономии, чтобы не расходовать лишних слов. Не стоит тратить время на исследование очевидного; что касается нашего поэта, под «викторианский» ярлык подпадают, в частности, Роберт Браунинг, Мэтью Арнольд, Джордж Мередит, оба Россетти, Алджернон Чарлз Суинберн, разумеется — Теннисон и, до какой-то степени, Джерард Мэнли Хопкинс и А. Э. Хаусмен[340]. Список этот могли бы пополнить сам Чарльз Дарвин, Карлейль, Дизраэли, Джон Стюарт Милль, Рескин, Сэмюэл Батлер, Уолтер Патер[341]. Давайте этим и ограничимся — это уже дает вам общее представление о психологических и стилистических параметрах — или императивах, — воздействие которых в этот период ощущал на себе наш поэт. Давайте исключим из списка кардинала Ньюмена[342], поскольку наш герой был биологическим детерминистом и агностиком, давайте исключим также сестер Бронте, Диккенса, Теккерея, Троллопа, Роберта Льюиса Стивенсона и других прозаиков, ибо они что-то значили для Гарди, только пока он был одним из них, но не когда, к примеру, он стал писать стихотворение «The Darkling Thrush» («Дрозд в сумерках»), которое у нас идет первым.

I leant upon a coppice gateWhen Frost was spectre-gray,And Winter’s dregs made desolate

The weakening eye of day.The tangled bine-stems scored the skyLike strings of broken lyres,And all mankind that haunted nighHad sought their household fires.The land’s sharp features seemed to beThe Century’s corpse outleant,

His crypt the cloudy canopy,The wind his death-lament.The ancient pulse of germ and birthWas shrunken hard and dry,And every spirit upon earthSeemed fervourless as I.At once a voice arose among

The bleak twigs overheadIn a full-hearted evensongOf joy illimited;An aged thrush, frail, gaunt, and small,In blast-beruffled plume,Had chosen thus to fling his soulUpon the growing gloom.

So little cause for carolingsOf such ecstatic soundWas written on terrestrial thingsAfar or nigh around,That I could think there trembled throughHis happy good-night airSome blessed Hope, whereof he knewAnd I was unaware.