Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Подобно «Смерти бога», фабула содержит мотив «приглашения посетить (уединистический) собор». Беседе повествователя с Масловским, во время которой передано это приглашение, отведена вторая часть рассказа. Идеологическим предметам разговора противостоит с нарочитой детализированностью и тщательностью воспроизводимая бытовая обстановка (Масловский вернулся с купания, бреется, стоит голым, загорелое – «осмоленное солнцем» – тело кажется отделенным от приставленной к нему головы, слышен звук бритвы, режущей волосы). Самый же разговор, занимающий бóльшую часть куска и имеющий отвлеченно-философский характер, представлен в несколько «асимметричном» виде. При том, что наблюдения повествователя, поставленные в скобки, вкраплены в речь Масловского и выступают наподобие авторских ремарок в пьесах, диалог повествователя с героем «драматизированную» форму нарушает: графически выделены лишь реплики собеседника, тогда как сегменты прямой речи самого повествователя преподнесены как обычные «повествовательные» пассажи. Тем самым возникает впечатление вопиющего функционального «неравноправия» двух сторон или их принадлежности к разным уровням текста. Подобное «неравноправие» может быть объяснено тем, что «повествователь» («автор») в своих репликах излагает учение уединизма и обсуждает в его контексте взгляды Шепко (Чепко) фон Рейгерсфельда, тогда как на выслушивающего его Масловского в рассказе возложена роль осторожно-заинтересованной или недоуменно-скептической реакции на сообщаемое. Когда речь заходит об отношениях между Богом и человеком, Масловский внезапно проявляет повышенную активность, выдвигая горячие возражения против идеи, что с гибелью человека гибнет и Бог. В этот момент верховенство в споре переходит к нему. Выдвигая против этой идеи свои аргументы, Масловский совершенно неожиданно ставит вопрос о праве человека (своем собственном праве) на самоубийство и, указывая собеседнику на лежащий на столе револьвер, добавляет: «Дай человеку револьвер, и он обязательно застрелится». Здесь рассказ прерывается, завершаясь тем, что Масловский бережно укладывает револьвер в ящик стола и тщательно запирает его. Идеологическая конфронтация остается, таким образом, неразрешенной, и не понятно, как томящая недосказанность соотносится с темой произведения – «наступление вечности». Абсолютно ничего в его фабуле (вернее, в фабуле второй части, содержащей диалог героев) о таком наступлении не свидетельствует; оно скорее отсрочено куда-то в неопределенное будущее, за границы текста. Таким образом, и здесь прозаическое произведение имеет «синкретический» характер, сводя воедино беллетризованное повествование, идеологический философский спор и публицистическую статью (рассуждения об особенностях эпохи, пережитой автором и его сверстниками-уединистами).

Последнее в Журнале Содружества

прозаическое выступление Гомолицкого «Внави зрети» не содержало вообще никакого «беллетристического» элемента. Как и «Религия озарения», это была статья. Она распадалась на две части. Первая, «Новоязычник», была посвящена изложению взгляда (приписанного одному из собеседников, но явно выношенного самим автором) о значении язычества в наше время и обосновывала обращение к изучению славянской мифологии. Вторая представляла собой образчик таких исследований и посвящена была анализу обычая «трапезы с мертвецами» в бане⁴⁰¹. Статья, вопреки обещанию в журнале, продолжения не имела. Но высказанные в ней темы и идеи разошлись по другим писаниям автора. Ранний вариант поэмы «В нави зрети»⁴⁰²

назывался «Новоязычник»⁴⁰³. Мотивы общения с мертвецами и трапезы с ними подхвачены в рассказе «Зерно», напечатанном под псевдонимом в Мече

⁴⁰⁴. В нем присутствуют черты повествования, знакомые нам по другим рассказам этой поры, в первую очередь Ich-Erzählung, по манере напоминающая Достоевского и Ремизова (1930-х годов). Самая тема, объявленная заглавием, перекликается с «зернами» в руках автора в момент обретения «космического сознания» в «В завоеванной области». Мотив таинства в бане подхвачен в тогда же напечатанном (под тем же псевдонимом) святочном рассказе «Навья трапеза»⁴⁰⁵

.

Вторым близким союзником Гомолицкого в тот период являлся таллиннский «Цех поэтов», к которому с 1934 года перешло издание сборников Новь. Рецензируя седьмой том, Л. Гомолицкий писал о «Цехе поэтов»: «Организация оказалась живой и деятельной. За короткий срок своего существования цеховики успели проникнуть в парижскую большую литературу и завязать сношения с главными центрами эмигрантской литературной жизни». Тезисы, которые Гомолицкий формулировал в этой связи, были такими: