Сочинения. Том 3

Очень сильно способствовавший расцвету Одессы транзит левантийского хлопка (через русскую Польшу на Вену) обогащал Одессу, но не делал хлопок дешевле для французов, ибо дорога была очень недешева и продолжительна (только от Вены до Парижа хлопок шел около 55 дней). За один только август 1808 г., по показанию современника, через Одессу прошло около 50 тысяч кип хлопка, а это было время уже неблагоприятное. Но в то же время французское правительство знало, что та же Одесса торгует, несмотря на русско-турецкую войну, и с Константинополем, и с Мальтой, т. е. с англичанами и там, и тут[59].

Дорога из Одессы через Броды на Вену и Саксонию вытеснила в годы континентальной блокады прежние пути, какими хлопок доставлялся саксонским бумагопрядильням[60].

О роли Одессы и прикарпатского местечка Броды как передаточных пунктов, через которые шли вообще колониальные товары в Вену и дальше распространялись по Германии, говорит также Кениг в своей (указанной во введении) книге о саксонской хлопчатобумажной промышленности[61]. Ришелье, как мы видели выше, отнюдь не желал разорять Одессу во имя континентальной блокады.

Но, впрочем, подозрительные взоры Наполеона были устремлены не столько на далекое Черноморье, сколько на Балтийское и отчасти Белое моря.

Между тем с конца 1809 г., после нового разгрома Австрии, после окончательного, казалось, и безусловного упрочения беспримерного могущества Наполеона, английская контрабанда стала в путях своих все более и более направляться к северу, к Балтийскому морю и Финскому заливу.

Что британские торговые пути должны будут по мере успехов Наполеона отодвигаться все севернее и севернее, что Северное и Балтийское моря должны будут неминуемо в этом смысле приобрести огромное значение, это было понято еще тогда, когда блокада не была даже и провозглашена и когда еще ни Австрия, ни Пруссия не подверглись разгрому. И английские авторы указывали не только на огромную выгоду для Англии, но и на большую еще выгоду для северных стран от таких сношений. Дорога в Швейцарию, Австрию, Италию, Турцию пойдет из Лондона через Петербург и Данциг, и Петербургу, и Данцигу она будет еще нужнее, чем Лондону. Такие мысли встречаются уже с 1804–1805 гг.[62] Но Данциг с 1806–1807 гг. был под пятой Наполеона, наполеоновские таможенные чиновники хозяйничали там, как дома. Англичанам оставалось устремить взоры свои на русское побережье.

В конце ноября 1809 г. французские негоцианты братья Raimbert, живущие в Петербурге (и запрошенные французским министром внутренних дел), констатируют, что французские товары нисколько не вытеснили английские на русском рынке, что англичане сбывают огромное количество ситцев и других текстильных товаров в России, что французские товары дороже английских, и сухой путь, которым они идут в Россию, еще более их удорожает[63].

И с каждым годом английский контрабандный ввоз в Россию усиливается, и сообразно с этим нарастает раздражение Наполеона.

Летом 1810 г. разнесся слух, что в Англии неурожай, что Англии грозит голод, что американского подвоза не будет. Французское правительство надеялось, что его северные «союзники» помогут ему особенно крутым исполнением предписаний блокады поставить Англию лицом к лицу с призраком голода[64]. Но никакого обострения мер со стороны русского правительства не последовало. И в следующем году сам Наполеон иначе посмотрел на вопрос о неурожае в Англии (ср. стр. 361).

Со всех сторон доносят французским министрам, а те докладывают Наполеону об истине, которую он и без них хорошо, знает.

Существеннее всего, чтобы «Пруссия и Россия воспретили (англичанам — Е. Т.) доступ к своим берегам с той же суровостью, с какой это будет делаться относительно других берегов Балтийского моря под надзором Франции». Иначе контрабанда, будет проникать в Германию «из глубины России»[65], и уже русские повозки привозят на лейпцигскую ярмарку английские колониальные продукты и английские фабрикаты.

Император Александр, которому Коленкур указал, что на последнюю (осеннюю 1810 г.) лейпцигскую ярмарку было доставлено большое количество английских товаров на русских повозках, решительно это отрицал. Коленкур указывал, что колониальные товары стоят в России недорого, и это доказывает, что существует английский ввоз. Император возразил, что зато низкий курс русских денег доказывает, что Россия мало вывозит[66]. Коленкур решился даже полюбопытствовать, как именно в России будут удостоверяться, что привезенный товар — американский, а не английский. Император ответил, что всякий — хозяин у себя («que chacun était maître chez soi»), и дал понять, что это не дело Коленкура[67].