Сочинения. Том 5

Этого, однако, недостаточно; на самую же большую и очевидную ошибку я укажу здесь. Допустим, кровь — вещество более вязкое, а желчь — более жидкое, при этом у вен более широкие устья, чем у желчевыводящих протоков, и именно по этой причине желчь попадает в сосуды с более узким сечением, кровь же — с более широким, в соответствии со своей вязкостью. Тогда ясно, что излишек водянистой сыворотки потечет по желчевыводящим протокам тем быстрее, чем эта сыворотка водянистее самой желчи. Так почему же сыворотка не течет? Оказывается, «потому, что моча — жидкость более плотная, чем желчь»! Это осмелился заявить один из живущих ныне последователей Эрасистрата, совершенно не считаясь с тем, что внушает ему чувственное восприятие, хотя прежде, рассуждая о желчи и крови, он вполне доверял своему эмпирическому опыту.

Ведь если следует признать желчь более жидкой, чем кровь, раз она более текучая, а сыворотку еще более жидкой, поскольку она легко может просочиться сквозь тонкое полотно, ветошь или сито, это ли не признак, что сама желчь плотнее серовидной жидкости? Ведь здесь, опять-таки, нет основания для доказательства того, что желчь — жидкость более тонкая, чем излишки сыворотки.

Но всякий, кто в речах своих бесстыдно петляет и ни за что не признается в собственном поражении, подобен борцам-любителям, из тех, кого уже бросили наземь и уложили на обе лопатки завсегдатаи палестры, а они до того не хотят признавать поражение, что цепляются за шею своих победителей, не давая им уйти, — так им кажется, что победа за ними.

3. Стало быть, обращаться к любой гипотезе о наличии каналов, чтобы объяснить естественную жизнедеятельность органов, — значит продолжать болтать ерунду. Ведь если не признавать, что природа изначально наделила каждый орган определенной функцией, получится, что живым существам не дано прожить хотя бы столько дней, сколько им было отпущено лет. Попробуем только допустить, что живые существа природе безразличны и лишены ее промыслительного искусства, а управляются одними материальными силами, без каких бы то ни было функций (будь то влечение к подходящему и отвержение чужеродного, изменение и усвоение предназначенного в пищу). Даже не знаю тогда, как нам избежать насмешек, коль скоро возьмемся мы рассуждать о природной или, того более, о психической деятельности живых существ и о жизни вообще. Ведь никакое живое существо не сможет не только жить, но даже незначительное время существовать, если, заключая в себе множество столь разнообразных органов, оно не воспользуется функцией притяжения свойственного, функцией отторжения чужеродного и функцией изменения того, что предназначено ему в пищу. Если же есть у нас такие функции, то в вопросе о выделении мочи и желчи нам совершенно ни к чему выдумывать «каналы»: ни малые, ни большие — всего лишь допущение, которое еще надо доказать. Ни к чему также и идея «благоприятного стечения обстоятельств» — единственная концепция, где Эрасистрат обыкновенно проявляет здравый смысл, полагая, что части тела прекрасно расположены и сформированы природой.

Но, положим, Эрасистрат проявил бы последовательность, называя искусным творцом природу, которая изначально прекрасно образовала и расположила все органы живых существ, а затем, когда нечего уже было прибавить, явила их на свет, снабдив теми функциями, без которых жизнь была бы невозможна, и далее в короткое время вырастила их до подобающего размера. Даже не знаю, как бы тогда он решился приписывать действия природы большему или меньшему размеру «каналов» или каким-то другим столь же вздорным гипотезам. Ведь та самая природа, формируя и в короткое время увеличивая до положенного размера части живого организма, уж наверное, продолжает действовать во всех этих органах, ведь она формирует, и питает, и выращивает все органы, действуя через другие органы, а не только как некая внешняя сила.

Ведь Пракситель, Фидий или иной какой-нибудь ваятель — они извлекали из материала только внешнюю красоту, лишь там, где могли его касаться, оставляя нутро грубым, праздным, невозделанным и не затронутым общим замыслом, так как не могли проникнуть в него, пройти насквозь и коснуться всех частей материи. Не так обстоит дело с природой: всякую часть кости она создает как кость, часть плоти — как плоть, так же и с жиром, и со всем остальным. Ведь нет такой части, которой бы она не могла коснуться, поработать над ней и украсить ее. Что до Фидия, то он не мог превратить воск в слоновую кость или золото, а золото в воск, так как каждый из этих материалов, оставаясь таким, каким он был изначально, становится совершенной статуей, лишь облекшись благодаря искусству в некую форму.