Сочинения в двух томах

Несмотря на свое почти безбрежное жанровое и тематическое разнообразие, майковское поэтическое наследие монолитно в стилевом отношении; в нем весьма ощутима инерция строго реалистического письма. Переболев еще в юные годы легкой формой «бенедиктовщины», Майков возвращается К Пушкину и ученическую верность его заветам сохраняет до конца жизни. Он проявлял последовательную непримиримость к напускному глубокомыслию, цветистой фразеологии и стихотворному гримасничанью. В конце своей жизни Майков резко отрицательно отнесся к первым поэтическим экспериментам русских декадентов (см. наст. изд., т. 2, с. 353-354). Это не значит, однако, что он был сторонником узко понятого эстетического традиционализма. Новаторские приемы автора «Неаполитанского дневника» были направлены всецело на усиление реалистической выразительности стиха и не имели ничего общего с претенциозным формотворчеством.

Поэзия Майкова при всей ее непритязательности захватывает нас гармоническим слиянием мысли и чувства, чистотой художественного вкуса, напевностью и музыкальностью. Совсем не случайно по количеству положенных на музыку стихотворений Майкову среди русских поэтов XIX века принадлежит одно из первых мест.

Сформировавшись как поэт на лучших общественно-политических и эстетических традициях 1840-х годов, Майков, несмотря на небезупречность своей дальнейшей общественно-политической биографии, постоянно испытывал на себе их притягательную силу. Это обстоятельство и обусловило значительность его вклада в сокровищницу русской литературы. Стихи Майкова не теряют своей свежести и красоты и сегодня. Лучшая часть его поэтического наследия продолжает обогащать художественную культуру советского общества.

Ф. Я. Прийма

ЛИРИКА

В АНТОЛОГИЧЕСКОМ РОДЕ

ОКТАВА

Гармонии стиха божественные тайны

Не думай разгадать по книгам мудрецов:

У брега сонных вод, один бродя, случайно,

Прислушайся душой к шептанью тростников,

Дубравы говору; их звук необычайный

Прочувствуй и пойми... В созвучии стихов

Невольно с уст твоих размерные октавы

Польются, звучные, как музыка дубравы.

   1841

РАЗДУМЬЕ

Блажен, кто под крылом своих домашних лар

Ведет спокойно век! Ему обильный дар

Прольют все боги: луг его заблещет; нивы

Церера озлатит; акации, оливы

Ветвями дом его обнимут; над прудом

Пирамидальные, стоящие венцом,

Густые тополи взойдут и засребрятся,

И лозы каждый год под осень отягчатся

Кистями сочными: их Вакх благословит...

Не грозен для него светильник эвменид:

Без страха будет ждать он ужасов эреба;

А здесь рука его на жертвенники неба

Повергнет не дрожа плоды, янтарный мед,

Их роз гирляндами и миртом обовьет...

Но я бы не желал сей жизни без волненья:

Мне тягостно ее размерное теченье.

Я втайне бы страдал и жаждал бы порой

И бури, и тревог, и воли дорогой,

Чтоб дух мой крепнуть мог в борении мятежном

И, крылья распустив, орлом широкобежным,

При общем ужасе, над льдами гор витать,

На бездну упадать и в небе утопать.

   1841

СОН

Когда ложится тень прозрачными клубами

На нивы желтые, покрытые скирдами,

На синие леса, на влажный злак лугов;

Когда над озером белеет столп паров

И в редком тростнике, медлительно качаясь,

Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, —

Иду я под родной соломенный свой кров,

Раскинутый в тени акаций и дубов;

И там, в урочный час, с улыбкой уст приветных,

В венце дрожащих звезд и маков темноцветных,

С таинственных высот, воздушною стезей,

Богиня мирная, являясь предо мной,

Сияньем палевым главу мне обливает

И очи тихою рукою закрывает,

И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,

Лобзает мне уста и очи в тишине.

   1839

«ВХОЖУ С СМУЩЕНИЕМ В ЗАБЫТЫЕ ПАЛАТЫ...»

Вхожу с смущением в забытые палаты,

Блестящий некогда, но ныне сном объятый

Приют державных дум и царственных забав.

Всё пусто. Времени губительный устав

Во всем величии здесь блещет: всё мертвеет!

В аркадах мраморных молчанье цепенеет;

Вкруг гордых колоннад с старинною резьбой

Ель пышно разрослась, и в зелени густой,

Под сенью древних лип и золотых акаций,

Белеют кое-где статуи нимф и граций.

Гремевший водомет из пасти медных львов

Замолк; широкий лист висит с нагих столбов,

Качаясь по ветру... О, где в аллеях спящих

Красавиц легкий рой, звон колесниц блестящих?

Не слышно уж литавр бряцанья; пирный звук

Умолк, и стих давно оружья бранный стук;

Но мир, волшебный сон в забытые чертоги

Вселились, — новые, неведомые боги!

   10 апреля 1840, Ораниенбаум

КАРТИНА ВЕЧЕРА

Люблю я берег сей пустынный,

Когда с зарею лоно вод

Его, ласкаясь, обоймет

Дугой излучистой и длинной.

Там в мелководье, по песку,

Стада спустилися лениво;

Там темные сады в реку

Глядятся зеленью стыдливой;

Там ива на воды легла,

На вервях мачта там уснула,

И в глади водного стекла

Их отраженье потонуло.

   1838, Санкт-Петербург

ВОСПОМИНАНИЕ

В забытой тетради забытое слово!

Я всё прожитое в нем вижу опять;

Но странно, неловко и мило мне снова

Во образе прежнем себя узнавать...

Так путник приходит чрез многие годы

Под кровли отеческой мирные своды.

Забор его дома травою оброс,

И привязи псов у крыльца позабыты;