Сочинения в двух томах

Мне стало жаль его. «Ты некогда был бог,

Цинический кумир! Тебе, при флейте звонкой,

Бывало, человек костер священный жег,

На камне закалал с молитвою ягненка

И кровью орошал тебя... О, расскажи:

Что, жаль тебе тех дней? Как ты расстался с властью,

Развенчанный? Тогда — бывали ближе ль к счастью

Младые племена? Иль это умной лжи

Несбытный вымысел — их мир и наслажденья?

Иль век одни и те ж земные поколенья?

Ты улыбаешься?.. Потом была пора,

Ты был свидетелем роскошного двора;

Тебя в развалинах как чудо отыскали,

Тебе разбили сад; вокруг тебя собрали

Тритонов и наяд, афинских мудрецов,

И римских цезарей, и греческих богов;

А всё смеялся ты, умильно осклабляясь...

Ты видел бальный блеск. По саду разливаясь,

Гремела музыка. В аллее темной сей

Чета любовников скрывалась от гостей:

Ты был свидетелем их тайного свиданья,

Ты видел ласки их, ты слышал их лобзанья...

Скажи мне: долго ли хранились клятвы их

Ненарушимыми? любовь в сердцах у них

Горела вечно ли, и долее ль, чем имя

И уверенья их, на мраморе твоем

Напечатленные и... смытые дождем?

Иль, может быть, опять под липами твоими

Являлися они, условившись с другими?

И твой лукавый смех из-за густых ветвей

С любви их не сорвал предательскую маску,

Не бросил им в лицо стыда живую краску?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так, молча, взором я статую вопрошал,

А циник мраморный язвительно смеялся.

   1841

ПРИЗВАНИЕ

Шумя, на полных парусах,

Как на распущенных крылах,

Летел корабль, бесстрашно споря

С волнами девственного моря.

Казалось, чуждо было им

Досель неведомое бремя;

Спокойно венчанное темя

Они склоняли перед ним.

Был вечер. Палуба безмолвна:

Один пловец в плаще стоял

И взор на запад устремлял,

Где вечер гас, краснели волны.

Он видит — слева, между вод,

Громады скал. Их очерк странный

Ему знаком. В выси туманной

Из-за утесов восстает

Немая конная статуя,

Одета броней, со щитом,

И гордо каменным перстом

Ему на запад указуя.

Корабль летел, за водный склон

Зеленый остров погружался,

Тонули скалы, — только он,

Недвижный всадник, оставался,

На дальний запад обращен.

И понял странствователь света

Сокрытый смысл скалы немой:

То божий перст! не столп запрета!..

Вперед! за гаснущей зарей!

Ни безграничность синей дали,

Ни яд, ни ропота гроза,

Ни глубь, ни в гневе небеса

Его полет не устрашали.

Он плыл... И скоро, будто дым,

Под небом вечера златым

Открылись очерки утесов,

Под сенью пальм, в венце кокосов.

И пали ниц пловцы пред ним,

Познав в нем божьего пророка...

Что ж думал он, пловец высокий,

Когда на землю он взирал,

Молился и рукою смелой,

Во имя мудрой Изабеллы,

Кортесов знамя водружал?

Блажен, кто понял с колыбели

Свое призванье в жизни сей

И смело шел между зыбей

К пределу избранный цели;

Кто к ней всегда руководим

Единой мыслью неизменной,

Как Генуэзец, вдохновенный

Гранитным всадником своим!

   4 апреля 1841

ОЧЕРКИ РИМА

НА ПУТИ

Долин альпийских сын, хозяин мирный мой,

С какою завистью гляжу на домик твой!

Не здесь ли счастие? Лишь с юною весною

Нагорные ручьи журчащею струею

С холмов меж зеленью младою утекут,

Твой стол обеденный искусно уберут

Младыми розами и почками лилеи

Подруги дней твоих игривые затеи;

И стадо дар несет, с полей его собрав,

Дышащий запахом новорожденных трав;

И голос соловья в саду звучит и блещет,

И ласточек семья под кровлею щебещет,

И пчелы шумною гирляндою летят

К цветущим яблоням, в твой благовонный сад...

Ты любишь ближнего и горд своей свободой,

Ты всё нашел, чего веками ждут народы...

   1843

CAMPAGNA DI ROMA^[21]

Пора, пора! Уж утро славит птичка,

И свежестью пахнуло мне в окно.

Из города зовет меня давно

К полям широким старая привычка.

Возьмем коней, оставим душный Рим,

И ряд дворцов его тяжеловесных,

И пеструю толпу вдоль улиц тесных,

И воздухом подышим полевым.

О! как легко! как грудь свободно дышит!

Широкий горизонт расширил душу мне...

Мой конь устал... Мысль бродит в тишине,

Земля горит, и небо зноем пышет...

Сабинских гор неровные края

И Апеннин верхи снеговенчанны,

Шум мутных рек, бесплодные поля,

И, будто нищий с ризою раздранной,

Обломок башни, обвитой плющом,

Разбитый храм с остатком смелых сводов

Да бесконечный ряд водопроводов

Открылися в тумане голубом...

Величие и ужас запустенья...

Угрюмого источник вдохновенья...

Всё тяжко спит, всё умерло почти...

Лишь простучит на консульском пути

По гладким плитам конь поселянина,

И долго дикий всадник за горой

Виднеется, в плаще и с палкой длинной,

И в шапке острой... Вот в тени руины

Еще монах усталый и босой,

Окутавшись широким капюшоном,

Заснул, склонясь на камень головой,

А вдалеке, под синим небосклоном,

На холме мазанка из глины и ветвей,

И кипарис чернеется над ней...

Измученный полудня жаром знойным,

Вошел я внутрь руин, безвестных мне.

Я был объят величьем их спокойным.

Глядеть и слушать в мертвой тишине

Так сладостно!.. Тут целый мир видений!..

То цирк был некогда; теперь он опустел,

Полынь и терн уселись на ступени,

Там, где народ ликующий шумел;

Близ ложи цезарей еще лежали

Куски статуй, курильниц и амфор:

Как будто бы они здесь восседали

Еще вчера, увеселяя взор

Ристанием... но по арене длинной

Цветистый мак пестреет меж травой

И тростником, и розой полевой,