Сочинения в двух томах

Когда заблудшийся в ночи, в лесу густом,Вдруг слышит шепот струй и, слухом лишь ведом,Приходит к озеру, и вдруг на влаге спящейУвидит — огонек плывет к нему дрожащий,Поняв, что то ладьи вдоль берега кружат,Что раков ловят там иль сонных щук багрят,Он мыслит, что спасен от голода и зверя,И дышит радостно, в свое спасенье веря, —Так жизни свет в душе я снова ощутил.Еще без голоса, но очи уж открылИ, приходя в себя, был рад, что сердце билось,И всё понятнее кругом мне становилось.На лестнице дворца лежу я, недвижим,В ином уж городе. Патруль прошел. Но имЯ не замечен был. Заря меж тем вставала,И бледная лазурь на небе оживала.Я встал и в путь пошел. Всё тихо. Ни собак,Ни запоздавшихся по улицам гуляк.Вот зданье — всё темно, но уж над ним зареюСияла статуя, держа весы рукою.Там первые лучи заискрилися вдругНа буквах золотых. Прочел я: «Храм наук».Я дальше. Вот чертог. Уж окон верхний ярусГорит как жар. Лес мачт, кой-где алевший парус,Меркурий и Нептун мне дали разуметь,Что то торговли храм. Успел лишь оглядетьЕго, как пантеон узрел я величавый«Гражданских доблестей и дел воинской славы».На солнце он уж весь сиял. К нему путиУставлены людьми, литыми из меди.С гранитной лестницы, опершись о перила,Смотрел я вниз — и дух мой радость окрылила.Столб солнечных лучей забрызгал по реке;С церквей понесся звон. Вблизи и вдалекеЗадвигался народ; суда пошли, обозы...«О, вот счастливый край!» — воскликнул я сквозь слезы.Тут двинулись полки, литаврами гремя.Народ в какой-то храм бежал. За ним и я.«Алтарь отечества», — прочел я у фронтона.Войска туда несли развитые знамена.

Явился царь. Как лев, спокоен был он, тих;Как солнце он сиял средь подданных своих,Среди сподвижников цветущих и маститых,Широкой лентою через плечо повитых.С явлением его в строю блестящих ротРаздался звучный клик, и шапки снял народ.Мне в душу ясный лик царя запал глубоко,И я для сей страны стал гимн слагать высокой.Попарно уж стихи рождались в голове;Виднелась бездна рифм, как по лугу в травеБлестящие цветы, и ими прихотливоСтал мысль я убирать и стих ловить счастливый,Как праздник кончился и, говора полна,От храма хлынула народная волна.Я с нею двинулся. Но дух мой умиленныйСмущен картиною нежданною мгновенно.В народе, вижу я, схватили старила.С бумагою его костлявая рукаМахала высоко в толпе над головами.«К царю, к царю!» — вопил он, скрежеща зубами.«Что это?» — я в толпе ближайшего спросил,Но, оглядев меня, тот взоры отвратил.Когда же, стражею осилен, старец скрылся,Стоявший предо мной ко мне оборотилсяИ, задыхаяся от внутренней грозы,Сказал мне, осуша в ланитах след слезы:«Ты, верно, здесь чужой иль вырос на безлюдье,Что смеешь говорить пред делом правосудья!»Но, умягчась потом: «Старик тот в годы слезВсё достояние отечеству принес.Но комиссар хотел присвоить часть из дара,И жаловаться он пошел на комиссара.И как уж суд судил — не знаю до сих пор, —Но он был обвинен как казнокрад и вор,А комиссар и днесь, без всякой укоризны,Жиреет бедствием народа и отчизны».Заметив мой испуг, он продолжал смеясь:«Однако не всегда блаженствует у нас,Кто смело заповедь нарушит «не укради».Ссылают и воров, разнообразья ради.

Как пес прикормленный, здесь вору друг — закон,Лишь не воруй один. Строжайший заведенПорядок у воров, и в том их самохвальство,Чтоб часть была тебе и часть бы для начальства!В всеобщем грабеже — всеобщий и дележ!А грянет свыше гром — виновных не найдешь!В начальстве — ни пятна, и честны ревизоры,А царство целое едят, как черви, воры!Старик тот ждал царя... Мы рвемся все к царю!Да свечи за него мы ставим к алтарю!Он — вечный труженик, он строг и мудр, мы знаем, —Но путь до истины ему недосягаем.Куда ни взглянет он, сам жаждой знать томим,Мгновенно вид иной приемлет всё пред ним!Стеной клевет, и лжи, и лести ядовитойИ царство от царя и царь от царства скрыты.Но... боже! что со мной! — сказал он, вздрогнув весь. —Всё видеть и молчать — в том мудрость жизни здесь!Да рвется из души невольно злое горе».Замолкши, канул он в толпе, как камень в море.Мне душу охватил неведомый испуг.Увидя вдалеке знакомый храм наук,Я в сень его спешил искать успокоенья.Тут новое меня сразило изумленье.Я вижу — юноши сидят на ступенях,С котомкою у ног, с слезами на глазах.На их одеждах пыль дороги отдаленной.Украдкой между них нырял старик согбенныйИ, озираясь вкруг, им книги раздавал,Меня увидя, он в отчаянье вскричал:«Еще один! и ты, как в край обетованья,Из дальней, чай, страны пришел ко храму знанья!Увы, несчастные! закрыт для вас сей храм!»И, отойдя со мной, он волю дал речам:«Ты старше всех, тебе за тайну я открою:Наука сражена была здесь клеветою.«Наука — это бунт!» — твердили в слух царя...Коснулся дерзкий лом ее уж алтаря.Затушен был огонь, и, как воспоминанье,Для вида надпись лишь оставлена на зданье.

Лишь избранная там вкушает молодежьВ софизмы дикие обернутую ложь...Наука, вся в слезах, как скорбная Ниоба,Средь воплей чад своих, которых давит злоба,Возводит взор к царю... Но слух его закрыт!..О, если бы ты знал, как грудь ее скорбит!Устроен трибунал под веденьем сержанта,Чтоб крылья обрезать у всякого таланта.Сломив сатиры бич и в форменный нарядОдевши резвых муз, от мзды спасли разврат,Как будто видели в его распространеньеНеобходимое для царства учрежденье!..Беги от здешних мест, пока есть мощь в душе!Я — стар, и зло допью в заржавленном ковше...Был тоже молод я, был верный жрец науки...Беги, — сказал он, сжав мне крепко обе руки, —Беги, иль, оробев однажды навсегда,Не знай в душе своей ни чести, ни стыда,Не то — да будет вот, смотри, тебе уроком», —И оглянулся я: в молчании глубокомПред нами скованных колодников вели.Солдаты с ружьями вкруг их сурово шли,Прохожие в суму монету им кидалиИ молчаливо их глазами провожали.Меж зверских лиц один пленил меня красойИ взглядом женственным, и я, скорбя душой,Несчастному подать желая утешенье,Спросил, приблизившись: «В чем ваше преступленье?»Один ответил тут мне с хохотом в устахТакою шуткою, что мозг в моих костяхСотрясся и душа почуяла злодея.То слыша, юноша, собою не владея,С цепями длань подняв, «о боже» простоналИ, видя ужас мой, весь вспыхнув, мне сказал:«Не думай, что мы все безбожники такие!Мы терпим ту же казнь, но за вины другие,Хоть выше кары нет, как чувствовать весь век,Что об руку с тобой есть зверь, не человек!»«За что ж, — спросил я, — ты страдаешь, отрок милый?»— «О, юности моей потерянные силы!

Как почки сочных роз, вы сгибли не цветя! —Воскликнул он. — Я был почти еще дитя,Почти по слухам знал отечества я раны,И — дети — строили безумные мы планы!Но в детском лепете был слышен правды глас, —И вот-с злодеями сравняли казнью нас!»«Несчастный!» — я вскричал, ушам не доверяяИ жаркие к нему объятья простирая, —Но сторож с важностью меня отсторонилИ, перепуганный, вкруг взоры обводил;Старик же за руку схватил меня тревожно.«Что ты? — он закричал. — Что ты, неосторожный!Несчастье ближнего прилипчивей чумы!О, горе нам теперь! погибли оба мы!»И, судорожно сжав мне руку, он стрелоюПомчался в ужасе, влача меня с собою.Я падал, я стонал, а он вопил: «Беги!» —Как будто гнали нас незримые враги.Вот город кончился, вот поле вкруг глухое,А всё в ушах «беги!» звенело роковое,«Беги!». Но скоро я упал, изнеможен,Вцёпяся в спутника, но гневно рвался он...Так утопающий товарища хватает,Который сам терять уж силы начинаетИ в ужасе, презрев несчастного мольбу,В богопротивную вступает с ним борьбу...Но миг — и вырвался вожатый мой и скрылся...Широкий горизонт вкруг мраком обложился..,В тупом бессмыслии глядел я, как исчезПоследний лоскуток лазуревых небес,И показалось мне, что бог во глубь эфираУходит, отвратя лицо свое от мира,А сумрачный Князь Тьмы, с тиарой на челе,Победно шествует владыкой по земле,И с ним его сыны, как псов голодных своры,Трибуны и жрецы, клеветники и воры...И вот уж с грохотом тяжелых колесницВсё ближе визг и вой... Я пал на землю ниц,Слова младенческих молитв припомнить тщилсяИ только «Отче наш» сказал — и пробудился.