Сочинения в трех томах. Том 1

Но, несмотря на это, предводитель каравана Ян ван Дорн относился с уважением и почти дружески к этому человеку и в затруднительных случаях даже обращался к нему за советом. Звали его Карл де Моор. Ему также отлично был знаком карру, по которому теперь шел караван, и он действительно мог дать полезные советы и указания. Отсутствие в нем словоохотливости ставилось ему ван Дорном даже в заслугу, а способ его действий всегда свидетельствовал о замечательной его опытности, сообразительности и неустрашимости.

Буры почти совершенно его не знали. Когда он попросил позволения сопровождать их при переселении, они сначала колебались, не решаясь принять в свою среду человека с такой несимпатичной наружностью. Но Ян ван Дорн, никогда не действовавший наобум, навел о нем справки, и все собранные сведения оказались в пользу Карла де Моора. Его хвалили, говоря, что это человек, безусловно, честный, безупречного поведения и что семейные несчастья сделали его угрюмым и необщительным.

Действительно, деятельный и угрюмый Карл де Моор оказал уже не одну услугу каравану, чем и заслужил общее расположение. Понемногу все привыкли спрашивать его мнения и совета во всех делах, как общих, касавшихся всего каравана, так и частных, совершенно личного свойства.

Кроме того, он всегда старался умалять в глазах своих спутников существующие или предполагаемые опасности, очевидно, с целью успокоить и ободрить более трусливых. Таким образом, он сделался положительно необходимым.

Незадолго до наступления утренней зари у буров произошла встреча, которая составила бы выходящее из ряда событие для приезжающих прямо из Европы, но для наших переселенцев она не была особенным сюрпризом.

Они вдруг заметили впереди себя, на расстоянии нескольких сотен метров, длинный ряд надвигавшихся на них гигантских животных. Это было стадо слонов. Ни малейший шум не предвещал их приближения.

Несмотря на свою массивность, слон ходит почти так же тихо, как кошка, даже по обыкновенной дороге, а по пескам карру и подавно.

Эти неуклюжие и толстокожие животные уходили по грудь в мелкий кустарник и в высокую пожелтевшую и высохшую траву пустыни. Они точно скользили, подталкиваемые какою-то посторонней силой, а не шли. При свете луны эти громадные существа, двигавшиеся подобно теням, казались игрою расстроенного воображения.

— Слоны!.. Целое стадо слонов!..

Эти восклицания передавались от одного всадника к другому; из повозок стали показываться заспанные лица.

Представившееся глазам переселенцев зрелище действительно заслуживало внимания и вызвало среди молодых людей не одно любопытство, но и другое чувство.

— Видеть перед собою столько слоновой кости и не иметь возможности воспользоваться ею — это просто обидно! — заметил Людвиг Ринвальд.

— Вероятно, существует опасность, — проговорил Андрэ Блоом. — Баас[7]

прислал проводника Смуца сказать, чтобы мы ехали возле самых повозок и двигались как можно тише, отнюдь не выказывая по отношению к этим четвероногим гигантам никаких враждебных намерений.

— Баас слишком уж осторожен! — молвил со вздохом Людвиг. — Может быть, он не доверяет нашей молодости? Но я уверен, что если бы мы хоть раз заявили себя хорошими охотниками, он позволил бы нам атаковать хотя бы одного из этих животных. Ведь вот идут же некоторые из них немного в стороне от стада. Я, ты, Гендрик и Пит, вчетвером мы отлично бы справились с тем лентяем, что плетется позади всех.

— Не стоит и говорить об этом, баас все равно не позволит, — сказал Андрэ Блоом.

— Ну да, я и говорю, что он боится, как бы такая крупная дичь не напугала таких юных охотников, как мы… Эх, если бы у меня хватило смелости идти к баасу!.. Будь я его сыном…

И выразительный взгляд, брошенный Людвигом Ринвальдом на Гендрика и Пита ван Дорнов, досказал его мысль. Гендрик только пожал плечами при этом намеке. В душе он вполне сочувствовал Людвигу, и отданный отцом приказ сильно раздосадовал его, но он знал, что Ян ван Дорн никогда не отменял однажды сделанного распоряжения. Поэтому просить об отмене его — значило подвергать себя напрасному выговору.

Но Пит, более пылкий и решительный и вдобавок считавший себя уже достаточно взрослым, соскользнул с лошади, бросил поводья Людвигу Ринвальду и побежал просить у отца позволения поохотиться с товарищами хотя на одного слона. Но едва он начал говорить, как лицо Яна ван Дорна приняло выражение суровой непреклонности.