Сочинения в трех томах. Том 3

Место, назначенное для поединка, было ему прекрасно видно и находилось на расстоянии выстрела, они с доктором поместились достаточно близко, на случай, если бы в них оказалась надобность. Десять минут протекли в торжественном молчании, так как Керней был погружен в серьезные думы. Как бы ни был человек храбр и ловок, он все же не может не чувствовать в такую минуту некоторой душевной тревоги. Он пришел, чтобы убить или быть убитым, перспектива той или другой случайности должна действовать одинаково подавляюще на нравственное состояние человека, как бы силен духом он ни был. В такие минуты, кто не обладает врожденной храбростью, должен быть уверен в правоте своего дела и в оружии, которым он будет владеть. Флоранс Керней хотя и был новичком в таком деле, но не испытывал отчаяния. Даже мрачный вид окружающей местности и длинный висячий мох, окаймлявший ветви темного кипариса, точно бахрома гроба, не вызывали в нем тяжелых предчувствий. Если он по временам и чувствовал себя немножко смущенным, то впечатление это изглаживалось при мысли об оскорблении, которое он перенес, а также, быть может, и при воспоминании об одной паре черных глаз, которые в случае его победы или поражения должны будут, по его мнению, засиять от гордости или заплакать от горя.

Эти чувства совершенно противоречили тому, что испытывал он сутки тому назад, когда направлялся к дону Игнацио Вальверде. Теперь он уже не мог более сомневаться в том, что сердце Луизы принадлежало ему, так как она сама призналась ему в этом, Не было ли этого достаточно, чтобы придать ему храбрости в минуту схватки? А минута эта приближалась, судя по донесшемуся шуму колес. Это, очевидно, подъезжала карета их противников. Через десять минут из нее вышли два человека. Хотя они были закутаны в длинные плащи и казались великанами, в них все же нетрудно было узнать Карлоса Сантандера и его секунданта. Третий человек остался в карете, вероятно, это был доктор. Теперь все были в сборе и в должном порядке. Сантандер и его друг сняли с себя плащи и положили их в карету. Дойдя до рва, они перескочили его, первый совершил прыжок довольно неудачно, растянувшись всей тяжестью на земле. Он был силен и крепко сложен, но не обладал, по-видимому, ни ловкостью, ни поворотливостью.

Его противник мог бы обрадоваться при виде такой неловкости, но он знал, что Сантандер, хоть и считался довольно трусливым хвастуном, убил все же двоих на дуэли. Его секундант, французский креол по фамилии Дюперрон, завоевал себе также известную репутацию, победив несколько раз своих противников. В ту эпоху Новый Орлеан считался городом дуэлей по преимуществу и занимал в этом отношении первое место в свете. Керней знал, что за человек был его противник, и ему было поэтому простительно чувствовать некоторую тревогу, однако он ничем не выдавал этого чувства, надеясь на свою ловкость, приобретенную долгими упражнениями, и, поддерживаемый храбрым кентуккийцем, он не испытывал ни малейшего страха.

При виде лица приближающегося противника и при воспоминании о Луизе и полученном им оскорблении нервы Кернея стали крепки как сталь. Уверенное, почти улыбающееся лицо Сантандера оставляло его спокойным.

Когда оба прибывшие приблизились на некоторое расстояние, Криттенден встал со своего складного стула, пошел к ним навстречу, затем проследовал несколько шагов за ними. Обменялись четырьмя взаимными поклонами. Двое противников остались в стороне. Секунданты подошли друг к другу, и между ними начались переговоры. Им, впрочем, пришлось обменяться лишь несколькими словами, так как оружие, расстояние и сигналы были уже назначены ранее. Об извинении не заводилось и речи, потому что никому и в голову не пришло, чтобы можно было просить или принять извинение. Взгляды и манера держать себя у обоих противников указывали на непоколебимую решимость довести дело до конца. Дюперрон казался равнодушным; что же касается кентуккийца, то он не был склонен к примирению, когда дело касалось оскорбления, полученного капитаном. Окончив переговоры, секунданты опять разошлись, направившись к своим друзьям. Молодой ирландец снял верхнюю одежду и засучил рукава рубашки до локтя. Сантандер же, у которого под пальто была надета красная фланелевая рубашка, остался в ней, не засучив даже рукавов.

Все молчали; кучера на козлах, оба доктора, громадный техасец — все походили на большие туманные привидения среди окутанных испанским мхом кипарисов, представлявших удивительно подходящую декорацию для этой сцены.

Вдруг среди этой могильной тишины раздался крик с одного из кипарисов, этот острый пронзительный звук мог навести ужас на самую храбрую душу. Он походил на крик человека, не имея в себе в то же время ничего человеческого, точно смех безумного, Никто, однако, не обратил на него внимания, зная, что это кричал орел. Вскоре крик прекратился, только эхо повторило его еще несколько раз. В это время в лесу послышался не менее заунывный звук, это был крик «хо-хо-хо» большой южной совы, отвечавшей точно ворчанием на подтрунивания белого орла.