Сочувствующий

Я ждал чего-то более информативного, пока не понял, что он перебил меня вопросом. Смотрите, сказал я; мой шпагат начал понемногу разматываться. Если не ошибаюсь, на страницах 26, 42, 58, 77, 91, 103 и 118 – практически везде, где кто-нибудь из моих земляков подает голос, он или она кричат. Не говорят, а только кричат. Так хотя бы крики можно было передать правильно?

Крики – универсальная вещь. Вы согласны, Вайолет.

Конечно, сказала она со своего места поблизости от меня. Нет, сказал я, крики не универсальны. Если я возьму вот этот телефонный шнур, обмотаю его вокруг вашего горла и затяну так, что у вас вылезут глаза и почернеет язык, крики Вайолет будут совсем не похожи на тот крик, который будете пытаться издать вы. В данном случае мужчина и женщина испытывают ужас совершенно разного типа. Мужчина знает, что умирает. Женщина боится, что скоро умрет. Они находятся в разном положении, и это кардинально влияет на тембр их голоса. Послушайте их внимательно, и вы поймете, что боль хоть и универсальна, однако наряду с этим абсолютно индивидуальна. Мы не знаем, похожа ли наша боль на чужую, пока не обсудим это. А то, как мы говорим и думаем, зависит от наших личных и культурных особенностей. К примеру, если в этой стране кто-то убегает, спасая свою жизнь, он захочет вызвать полицию. Это разумная реакция на угрозу боли. Однако в моей стране полицию никто вызывать не станет, поскольку боль зачастую причиняет именно она. Вы согласны, Вайолет?

Вайолет немо кивнула.

Теперь, если разрешите, вернемся к вашему сценарию. В нем вы заставляете представителей моего народа кричать следующим образом: АЙ-Й-И-И-И-И!!! Так кричит, например, Крестьянин № 3, напоровшись на кол во вьетконговской яме-ловушке. Или Маленькая Девочка, которая жертвует своей жизнью, чтобы предупредить “зеленых беретов” о проникшем в деревню противнике, – она тоже кричит так перед тем, как ей перерезают горло. Но я много раз слышал, как кричат мои земляки, когда им больно, и смею вас уверить, что это звучит иначе. Хотите послушать, как они кричат?

Он сглотнул, и его адамово яблоко подпрыгнуло. Хорошо.

Я встал и оперся на стол, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Но я не видел его. Вместо него я видел лицо жилистого монтаньяра, старейшины племени бру, который жил в настоящей деревушке примерно в тех краях, где разворачивалась эта вымышленная история. Прошел слух, что он связной Вьетконга. Я был на своем первом задании в качестве лейтенанта и никак не мог помешать моему капитану обмотать вокруг его горла ржавую колючую проволоку. Дышать она позволяла, но при каждом глотке щекотала ему кадык. Впрочем, кричал старик не от этого – это были только цветочки. Но я, мысленно наблюдая эту сцену, закричал за него.

Вот как это звучит, сказал я и потянулся через стол к ручке “Монблан”. Подвинул к себе сценарий и для наглядности написал на обложке крупными черными буквами: АЙ-Й-Я-А-А-А-А!!!

Потом закрыл перо колпачком, положил ручку обратно на кожаный блокнот Творца и сказал: вот как кричат у нас в стране.

* * *

Спустившись из дома Творца на холмах в генеральский – их разделяли примерно тридцать кварталов, – я отчитался о своем первом знакомстве с киноиндустрией. Мой рассказ поверг генерала с генеральшей в глубокое негодование. После моей вспышки у Творца мы с ним и Вайолет побеседовали еще некоторое время с меньшей горячностью; я обратил их внимание на то, что отсутствие членораздельно говорящих вьетнамцев в фильме про Вьетнам может быть воспринято как своего рода культурная глухота. Верно, перебила меня Вайолет, но все сводится к тому, кто платит за билеты и ходит в кино. Будем откровенны – вряд ли в кинотеатрах окажется много зрителей вьетнамской национальности, верно? Я подавил свой гнев. Ну ладно, ответил я, но если уж вы беретесь снимать фильм о другой стране, не лучше ли дать жителям этой страны сказать что-нибудь связное, а не ограничиваться, как сейчас в вашем сценарии, ремарками “Крестьяне говорят что-то на своем туземном языке”? Разве это не выглядело бы чуть более достоверно, чуть более правдиво, чуть более аутентично? Не кажется ли вам, что наделить их даром нормальной человеческой речи было бы приличнее, чем просто признать, что они способны издавать некие загадочные звуки? Пусть хотя бы говорят на английском с сильным акцентом – можно ведь изобразить этакое псевдоазиатское чириканье, словно они говорят на каком-то восточном языке, который странным образом понятен американцам. И не кажется ли вам, что было бы убедительнее, если бы ваш “зеленый берет” влюбился какую-нибудь местную девицу? Что, солдаты любят и умирают только друг за друга? Ведь если на горизонте нет женщины, получается так.