Содом и Гоморра

Опасаясь, как бы удовольствие от этой одинокой прогулки не ослабило во мне воспоминаний о бабушке, я пытался их оживить, думая о ее великих душевных страданиях; в ответ на мой призыв эти страдания пытались воссоздаться у меня в сердце, воздвигали там свои исполинские устои; но сердце мое, вероятно, было недостаточно велико для них, такое большое горе было мне не по силам; не успев полностью перестроиться, внимание мое развеивалось, и ребра свода обваливались, не успевая соединиться, – так обрушиваются волны, не успевая сомкнуться в купол. А ведь я хотя бы из собственных сновидений мог бы узнать, что моя скорбь об утрате слабеет, потому что бабушка снилась мне уже не так ужасно угнетенной своим небытием. Я по-прежнему видел ее больной, но она уже поправлялась, я замечал, что ей лучше. А если она намекала на свои страдания, я смыкал ей рот поцелуями и уверял, что теперь она уже исцелилась навсегда. Хотел бы я заставить скептиков признать, что смерть на самом деле – болезнь, от которой можно оправиться. Но я больше не замечал в бабушке той бесценной непосредственности, что раньше. Ее слова были только бледными послушными ответами, простыми откликами на мои, и сама она была только отражением моей собственной мысли.