Содом и Гоморра

Пожалуй, я бы солгал, говоря, что уже тогда зародилось то беспрерывное горестное недоверие, которое впоследствии внушала мне Альбертина, и тем более особый, главным образом гоморрский привкус этого недоверия. Наверно, именно с этого дня к моему ожиданию начала примешиваться тревога, хотя ожидать мне приходилось и раньше. Франсуаза ушла и не возвращалась так долго, что я уже начал отчаиваться. Я не зажигал лампы. Было уже почти темно. На ветру хлопал флаг казино. И совсем уже глупо в тишине, покуда море набегало на песчаный берег, остановившаяся перед отелем шарманка, словно голос, выражавший и преувеличивавший нервную смуту этого беспокойного и фальшивого времени дня, играла венские вальсы. Наконец Франсуаза вернулась – но одна. «Уж я спешила как только могла, но она не хотела идти, пока у нее прическа не в порядке. Битый час помадилась, а всех дел-то было на пять минут. Сейчас тут запахнет, как в парфюмерной лавке. Она сию минуту придет, отстала, чтобы перед зеркалом волосы поправить. Я думала, она уже здесь». Альбертина появилась далеко не сразу. Но на этот раз она была такая веселая, такая милая, что моя печаль развеялась. Вопреки сказанному в прошлый раз, она объявила, что останется на все лето, и спросила, не можем ли мы, как в предыдущий мой приезд, видеться каждый день. Я возразил, что сейчас мне слишком тяжело на душе и лучше я буду посылать за ней время от времени, в последнюю минуту, как в Париже. «Если вам когда-нибудь будет тоскливо или если сердце вам подскажет, посылайте за мной без малейших колебаний, я сразу примчусь, и если вы не опасаетесь, что в отеле это вызовет возмущение, я пробуду у вас так долго, как вы только пожелаете». Когда Франсуаза ее доставила, у нее был такой же довольный вид, как всегда, когда она ради меня сделала что-то трудное и сумела меня порадовать. Но к самой Альбертине ее радость не имела отношения, и уже на другой день мне пришлось выслушать от нее глубокомысленные слова: «Не нужно бы вам, сударь, встречаться с этой барышней. Уж я-то вижу, что она за особа, ждите от нее неприятностей». Провожая Альбертину, я увидел в освещенном ресторане принцессу Пармскую. Я только глянул на нее, сам постаравшись не попасться ей на глаза. Но признаться, я видел несомненное величие в той царственной любезности, которая заставила меня в свое время усмехнуться в гостях у Германтов. Монархи повсюду у себя дома, это непреложный закон, который пустыми и бессмысленными обычаями отражается в этикете, вроде того, что хозяин дома должен держать в руке шляпу в собственном жилище, чтобы показать, что сейчас он не у себя, а в гостях у государя. Принцесса Пармская, быть может, этого для себя не формулировала, но это вошло ей в плоть и кровь, и хотя вела она себя всякий раз по обстоятельствам, но само это понятие всегда лежало в основе ее поступков. Встав из-за стола, она вручила Эме щедрые чаевые, как будто он находился здесь исключительно ради нее и она, покидая замок, вознаграждает приставленного к ней доверенного слугу. К тому же она не ограничилась чаевыми, а с милостивой улыбкой сказала ему несколько любезных и лестных слов, усвоенных от матери. Еще немного, и она бы объявила, что отель содержится в таком же прекрасном состоянии, что и вся процветающая Нормандия и что для нее Франция лучшая страна во всем мире. Другая монета скользнула из рук принцессы в руки смотрителя винного погреба, которого она попросила позвать, желая выразить ему свое удовлетворение, словно генерал после смотра. В этот момент лифтер принес ей ответ на какую-то записку и тоже удостоился похвалы, улыбки и чаевых – и все это сопровождалось ободряющими и смиренными словами, которые должны были доказать слугам, что она ничем не лучше их. Эме, смотритель винного погреба, лифтер и другие решили, что невежливо было бы не улыбаться до ушей даме, которая им улыбается, и вскоре принцессу окружала целая толпа слуг, с которыми она благожелательно беседовала; для роскошного отеля это было необычно, и те, кто проходил мимо, не зная, кто она такая, думали, что видят перед собой постоянную посетительницу Бальбека, которая в силу скромного происхождения или профессиональной заинтересованности (может, она жена поставщика шампанского) отличается от прислуги меньше, чем по-настоящему важные постояльцы. А я думал о пармском дворце, о наставлениях, наполовину религиозных, наполовину политических, которые получила в свое время принцесса, – и вот теперь она ведет себя так, будто должна снискать любовь народа, потому что в один прекрасный день будет им править, и более того, уже правит.

Я вернулся к себе в номер, но я был там не один. Я слышал, как кто-то с чувством играет пьесы Шумана[146]

. Бывает, конечно, что люди, даже те, кого мы больше всех любим, заражаются исходящими от нас печалью или раздражением. Однако есть нечто, способное взбесить куда сильнее, чем любой человек: это рояль.