Содом и Гоморра

Удалившись от ослепительного непотребного дома, дерзко красовавшегося несмотря на бесплодные протесты, с которыми жители обращались к мэру, я вышел на прибрежные скалы и побрел по извилистым тропам в сторону Бальбека. Я услыхал зов боярышника, но не стал отвечать. Цветы боярышника, не такие роскошные, как яблоневые, считали, что те изрядно грубоваты, хотя признавали, что их розовые лепестки пышут свежестью, как у дочек крупных производителей сидра. Цветы боярышника знали, что хоть приданое у них победнее, но поклонников больше, и чтобы понравиться, им довольно их измятых белоснежных платьиц.

Когда я вернулся в отель, швейцар вручил мне извещение о кончине за подписью маркиза и маркизы де Гонневиль, виконта и виконтессы д’Амфревиль, графа и графини де Берневиль, маркиза и маркизы де Гренкур, графа д’Аменонкур, графини де Менвиль, графа и графини де Франкто, графини де Шаверни, урожденной Эглевиль; я понял, почему я его получил, только обнаружив имена маркизы де Камбремер, урожденной дю Мениль Ла Гишар, маркиза и маркизы де Камбремер, и прочитав, что покойница была кузиной Камбремеров и звалась Элеонорой-Эфразией-Гумбертиной де Камбремер, графиней де Крикто. Во всем многолюдстве этого провинциального семейства, чье перечисление заполняло одну изящную и убористую строчку письма за другой, не было ни одного буржуа, но и ни одного громкого титула, зато были представлены все до последнего местные дворяне, чьи певучие имена отсылали ко всем примечательным местам этого края и кончались на звонкое «виль», «кур», а иногда на более глухое «то». Они были одеты черепицей своего замка или штукатуркой церкви, их трясущиеся головы едва возвышались над сводом или крышей здания, и лишь головные уборы в виде нормандских фонарей в куполах или конусообразных фахверковых крыш придавали им такой вид, будто они протрубили сбор всех очаровательных деревень, расположившихся уступами или рассеянных на пятьдесят лье кругом, и построили их тесной шеренгой, без единого просвета, без единого чужеродного элемента, в строгом прямоугольном порядке аристократического письма с черной каймой.

Мама поднялась к себе в номер, размышляя над фразой мадам де Севинье: «Я не вижусь ни с кем из тех, кто хочет отвлечь меня от вас; говоря без недомолвок, они хотят помешать мне думать о вас, а это меня оскорбляет»[145]; дело в том, что председатель суда посоветовал ей «отвлечься». Мне он шепнул: «Там принцесса Пармская». Я испугался, но, видя, что женщина, на которую мне указал судья, не имеет никакого отношения к ее королевскому высочеству, успокоился. Принцесса зарезервировала комнату, чтобы переночевать на обратном пути от принцессы Люксембургской, и это произвело на многих такое впечатление, что каждую новоприбывшую даму принимали за принцессу Пармскую, а я поднялся в мой номер под крышей и заперся там.

Мне не хотелось сидеть в одиночестве. Было только четыре часа. Я попросил Франсуазу сходить к Альбертине и попросить ее провести остаток дня со мной.