София. В поисках мудрости и любви

В голове Джанапутры стал всплывать один вопрос за другим. Но он молчал, перебирая их, или, быть может, сам пытался найти на них ответы. Пурусинх тоже задумался. Он не мог согласиться с тем, что бессмертие устранило бы несправедливость, предотвратило бы все преступления и войны — нет, только не преступления Сатананты! Как бы парадоксально это ни звучало, но именно бессмертие амри-таттв и прочих потусторонних сущностей становилось причиной их гордыни, которая однажды подталкивала их на путь противоборства с истиной, именно мысль о вечной жизни внушала силам тьмы ощущение вседозволенности и безнаказанности.

Безусловно, смерть для живых существ являлась слишком суровым испытанием, и даже несправедливым испытанием была она в демонических мирах, где зло временно торжествовало над добром. Но что могли знать, что могли помнить они об испытании бессмертием? Возможно, еще более суровым и несправедливым показалось бы оно им… Так думал Пурусинх, сопровождая царя Джанапутру в подземелье, и вскоре тонкая полоска света забрезжила впереди темного тоннеля.

Они оказались в крохотном помещении, которое сужалось кверху, словно колокол. Царь Джанапутра поднялся по ступеням и, приложив ухо к стене, долго прислушивался, прежде чем отворить потайную дверь. Вернее, то была не дверь, а нижняя часть колонны, бесшумно отъехавшая в сторону и пропустившая лазутчиков в тронный зал. Всего мгновение потребовалось ягуару, чтобы определить, что охрана, стоявшая у парадного входа, не представляла пока никакой опасности. Орлоголовые стражи не заметили движение одной из отдаленных колонн и продолжали привычно дремать, стоя с открытыми глазами. Но то, что узрел Пурусинх перед собой в центре зала, заставило его ощетиниться и вздыбить шерсть на пятнистой шкуре.

Посреди изысканных чароитовых колонн тронного зала, на сверкающем полу с беломраморными узорами и мандалой, выложенной из дивных аметистов, восседало инфернальное многорукое исчадье, которое Джанапутра называл темным магом Нишакти. Тысячи крохотных глазок то открывались, то закрывались на его огромном волосатом брюхе, из которого росли двенадцать человеческих рук. Восемь из них — те, что были крупнее прочих, — упирались в пол и служили ногами, ибо передвигалось оно как паук. Остальные четыре руки находились в беспокойном движении, перебирая тонкими пальцами сеть опутавшей тронный зал паутины. Но, внимательно присмотревшись к его страшному лицу с признаками кожного заболевания, распространившегося среди всех высших сановников Нагарасинха, ягуар обнаружил еще одну ручонку, торчавшую из двойного подбородка, при помощи которой оно кормило свое ротовое отверстие.

Зрелище было не из приятных, оно было настолько отвратительным, что находиться рядом с темным магом Нишакти ничуть не хотелось. Пурусинх почувствовал, что не хочет ни будить, ни говорить с ним, ни даже убивать его — так гадко оно выглядело. Однако существо само стало просыпаться. Оно зевнуло, потянулось и приоткрыло пару больших черных зрачков, в которых тут же появились отражения изгнанного царя и ягуара. От неожиданности человекообразный паук прекратил плести паутину. Четыре передние руки повисли в воздухе, а на морщинистом лбу открылись еще десять дополнительных глаз.

— Ты? — зловеще зашевелил паук посиневшими губами. — Как ты посмел явиться ко мне, человек?

— Скажем так, у нас есть вопросы, требующие ответа, — с ходу вмешался Пурусинх.

— А ты еще кто такой, — зашипел Нишакти, — и почему Нам ничего о тебе не известно?

В тронный зал, гремя щитами и доспехами, вбежал отряд орлоголовых стражей. Они выстроились по кругу и направили свои копья на лазутчиков, ожидая приказа Нишакти.

— Думаешь, твои букашки и паутина, которой ты опутал весь город, позволяют тебе знать все обо всех? — спросил Джанапутра темного мага. — Ты в самом деле так думаешь?

— Не твоего ума дело, о чем я думаю, как трудятся мои дети, и для чего плетут они мою великую сеть. Вы мне надоели! — отмахнулся от них Нишакти. — Уничтожить обоих!

Но к тому времени сознание Пурусинха уже просочилось в ум каждого стражника. Вместо того, чтобы пронзить копьями изгнанного царя и ягуара, воины отступили к колоннам и замерли, как вкопанные.

— Что ж, общение с вами становится занимательным, — Нишакти оценивающе взглянул на Пурусинха. — Пожалуй, я выслушаю вас перед тем, как стереть в порошок своими собственными руками.

— Да-а, рук у тебя много — тринадцать, кажется? — пошутил ягуар, подставив лапу к своему подбородку и пошевелив длинными когтями, изображая недоразвитую руку Нишакти. — А это, по-видимому, твой родовой знак?